Алексей Апухтин (ноябрь 1840) вошел в русскую культуру классическими романсами, но не только: его именем Александр Блок назвал целую эпоху – глухие апухтинские времена, имея в виду не только восьмидесятые годы XIX века русской истории, но и предшествовавшие им шестидесятые - время больших надежд и общественного подъема, сменившегося глухой реакцией восьмидесятых.

Согласимся, что не всякое время ассоциируется с именем поэта, отказывавшимся печататься в крутые шестидесятые-семидесятые и вдруг ставшим востребованным в реакционные восьмидесятые. Что-то в шестидесятые пошло не так, не срослось, не случилось, раз общество отреагировало на них апухтинской тоской и душевной болью.

Ночи безумные, ночи бессонные,
Речи несвязные, взоры усталые…
Ночи, последним огнем озаренные,
Осени мертвой цветы запоздалые!
Пусть даже время рукой беспощадною
Мне указало, что было в вас ложного,
Всё же лечу я к вам памятью жадною,
В прошлом ответа ищу невозможного…
Вкрадчивым шепотом вы заглушаете
Звуки дневные, несносные, шумные…
В тихую ночь вы мой сон отгоняете,
Ночи бессонные, ночи безумные!

Шестидесятые годы, отмеченные именами Чернышевского, Писарева, Добролюбова, были временем, когда всё общество вдруг пришло в движение и начало метаться, по словам одного из современников, словно в любовном чаду и свадебном угаре.

С одной стороны - Александровские реформы, религиозно-философские искания, творческий взлет в искусстве (Чайковский, Толстой, Достоевский, Тютчев, Фет, В. Соловьев), с другой - засилье в литературе бывших семинаристов-разночинцев, диктовавших обществу  как жить, о чем писать и чем жертвовать.

Нигилисты-отрицатели отказывались не от чего-то конкретного, а вообще - от всего, от всякого прошлого, от всей прежней культуры и всей русской истории вообще. При этом они не утруждали себя полемикой, заменив ее сведением счетов и навешиванием ярлыков.

Душевной боли - противопоставляли пользу, философским размышлениям – плоский морализм, живой действительности – простые схемы. В семинариях их нещадно ломали, в академиях – гнули, и раз усвоенные ими взгляды и схемы стали определяющими: под них они хотели прогнуть и подогнать русскую реальность, «преобразовать» ее и очистить от «прежнего мусора», в том числе и религиозного.

Из семинарий разночинцы-интеллигенты вышли озлобленными, надорванными, с нечувствием к русской истории и российской действительности.  Вот в такое время вступил в литературную жизнь Алексей Николаевич Апухтин, дворянин по матери и отцу, выпускник привилегированного Училища Правоведения, готовившего элиту для Минюста.

Училище пользовалось репутацией рассадника смуты, Николай I решил раз и навсегда покончить с этим вольнодумством: сменил директора училища и ввел военную дисциплину. Основанное как противовес царско-сельскому лицею, Училище гордилось своими выпускниками.

Из его стен вышли не только известные правоведы и юристы, но и культурная элита России: Алексей Апухтин, Иван Аксаков, Петр и Модест Чайковские, Александр Алехин (чемпион мира по шахматам), Алексей Жемчужников и другие.

«У них – Пушкин, у нас – Апухтин», - так стали говорить, когда юное дарование обратило на себя внимание Тургенева, Фета и Тютчева, а первые стихи четырнадцатилетнего воспитанника по рекомендации директора Училища были напечатаны в газете «Русский инвалид». Все прочили Лёлику, как называли его друзья, карьеру Пушкина, не меньше.

Уже в двенадцать, при поступлении в Училище, преподаватели удивлялись способностям мальчика и его знаниям русской поэзии: он часами мог декламировать Пушкина, перед которым преклонялся всю жизнь. Его поэтическим способностям удивлялась даже мать, нежно любившая и баловавшая сына.

Её любовь и нежность сформировали душевный мир поэта: тонкий, меланхоличный, грустный, философский. Тот контраст, который подросток почувствовал, попав из традиционного дворянского поместья в военизированное Училище, вызвало у него стресс.

Интонация грусти и печали, появившаяся в первых стихах, так и останется главной характеристикой его поэзии. Вот отрывок из раннего стихотворения «Романс», написанного в двенадцать лет в подражание то ли Антону Дельвигу, то ли Алексею Мерзлякову. В нём он словно программирует свою судьбу на грусть-тоску:

Что мне делать одинокому?
Только всё грустить
Да по милой по сторонушке
Горьки слёзы лить.
Целый век мне лишь кручиниться
Дан удел судьбой.

Подростком Алексей Апухтин пишет много патриотических стихов, вспоминая свое детство, мать, родных, по которым всегда тосковал. Смерть  его любимой матушки  стала для поэта таким ударом, от которого он так и не мог оправиться. Потом все его сердечные привязанности, дружеские отношения и увлечения были лишь попытками восстановить из обломков разрушенный  храм любви.

В девятнадцать лет (1859), в год смерти матери и окончания Училища, у него выходит цикл стихов «Деревенские очерки», открывающийся «Посвящением» с размышлениями над могилой любимой матери. В цикл поэт включает и ранее написанные стихи, очень мелодичные и тоже грустные.

Стихи с подачи И. Тургенева печатаются в престижном и популярном Некрасовском журнале «Современник». Они действительно попадали в унисон общей установке на демократические преобразования, и, казалось,  журнал и поэт нашли друг друга, но это только казалось.

Очень быстро, буквально через несколько месяцев стало ясно, что они – разного поля ягоды: в конце 1860-го года в итоговой статье «Современника» Апухтин попал в число не оправдавших надежд, поэт ответил бывшим товарищам убийственным стихотворением:

Посреди гнетущих и послушных,
Посреди злодеев и рабов
Я устал от ваших фраз бездушных,
От дрожащих ненавистью слов!
Мне противно лгать и лицемерить,
Нестерпимо - отрицаньем жить...
Я хочу во что-нибудь да верить,
Что-нибудь всем сердцем полюбить!
(Современным витиям. 1861)

Мягкий, лиричный Апухтин действительно был чужд всякой злобе и ненависти, исходящей от демократического журнала. Он не был революционером, не понимал народовольцев, не стремился никого и ничего переделывать, тем более насильственно, ничего не хотел разрушать и никому - мстить.

Он был философом, интровертом, глубоко погруженным в собственный мир и только в узком кругу друзей открывавшийся другими сторонами своего таланта. Друзья знали его как шутника, балагура, писавшего острые эпиграммы, пародии и юмористические стихи, наподобие вот таких:

Сегодня мне скажите вы,
Что не берут в России взяток,
Что город есть скверней Москвы,
Что в "Пчелке" мало опечаток,
Что в свете мало дураков...
Вполне достигнете вы цели,
Всему поверить я готов:
Сегодня первое апреля.
(Первое апреля. Отрывок)

После случившегося скандала с "шестидесятниками" Апухтин замолчал на долгих двадцать лет, уединился в деревне, но писать не перестал: только теперь его стихи расходились в рукописях и среди знакомых. Вернулся он к читателям только в конце жизни и то потому что не хватало денежных средств. Пришлось прибегнуть к типографскому станку и напечатать первый и последний при жизни поэта сборник стихов.

Но Алексею Николаевичу очень повезло с друзьями: с однокашником Петром Ильичом Чайковским он был дружен всю жизнь. они вместе гуляли, вместе ездили на Валаам, останавливались друг у друга, когда кому-нибудь из них приходилось бывать в Москве или Санкт-Петербурге.

И вместе они попали в очень некрасивую гомосексуальную историю. Впрочем, ни тот, ни другой, особо и не скрывали своих гомосексуальных предпочтений. Чайковскому Апухтин посвятил несколько стихотворений, а Петр Ильич, рано почувствовав красоту и мелодичность поэзии друга, написал на его стихи несколько замечательных романсов, ставших образцовыми:

«Ни отзыва, ни слова, ни привета»; «День ли царит, тишина ли ночная...»; «Ночи безумные, ночи бессонные» и другие.

Певучие, легкие, надрывные с четкими формулами о любви-старсти, не нуждающейся во взаимности, стихи Алексея Николаевича как нельзя лучше соответствуют русскому романсу. Поэтому, кроме Чайковского, еще восемь десятков композиторов обращались к поэзии Апухтина, написав классические:

«Пара гнедых…», «Разбитая ваза», «Забыть так скоро...», «Он так меня любил...», «Минуты счастья...», «Люби, всегда люби!..», «Отчалила лодка...» и другие.

Когда без страсти и без дела
Бесцветно дни мои текли,
Она как буря налетела
И унесла меня с земли.
Она меня лишила веры
И вдохновение зажгла,
Дала мне счастие без меры
И слезы, слезы без числа…
Сухими, жесткими словами
Терзала сердце мне порой,
И хохотала над слезами,
И издевалась над тоской;
А иногда горячим словом
И взором ласковых очей
Гнала печаль, — и в блеске новом
В душе светилася моей!
Я всё забыл, дышу лишь ею,
Всю жизнь я отдал ей во власть,
Благословить ее не смею
И не могу ее проклясть.
(Любовь. 1872)

Тина Гай

Related posts

• У церкви стояла карета...Старинный романс по выходным
• Евгений Баратынский. Окончание
• Мелочи церковной жизни. Певчая
• Чюрлёнис. Философия жизни
• У самовара…
• Есть на Волге утёс. Русская марсельеза
• Жизнь наизнанку.
• Лирика русского романса. "Лучина"
• Игорь Стравинский: интересные факты