Даниил Хармс – очень странный, сложный и неудобоваримый для восприятия поэт, если под этим иметь в виду распознаваемость смыслов, лежащих по эту сторону ума.

Но если выйти за предел мыслимого (или не дойти до него), а остановиться на игре звуков, повторяемых в определенном ритме, то в них не меньше смысла,  если не больше.

Только смысла неуловимого и невыразимого на языке разума, потому что идут из иного мира, не проговариваемого и неясного, а только интуитивно улавливаемого. Из сказочного мира чар и волшебства,  рождающего  магические заговоры, скороговорки и  считалочки.

Шел по улице отряд -
сорок мальчиков подряд:
раз,
два,
три,
четыре
и четырежды
четыре,
и четыре
на четыре,
и еще потом четыре.

В переулке шел отряд -
сорок девочек подряд:
раз, два,
три, четыре,
и четырежды
четыре,
и четыре
на четыре,
и еще потом четыре.
(Миллион. Отрывок)

Иосиф Бродский сложен особыми поэтическими рифмами слов, которые лежат в рационально-интеллектуальной плоскости.  Даниил Хармс сложен своей иррациональностью, за-умью, лежащей в звукоряде и ритме: корни его поэзии вырастают из  глубины языка, из бессознательного.

Игра звуков, голоса, ритмического рисунка – это важно для поэта. Не случайно  псевдоним «Хармс» (charms) в переводе с французского, английского и немецкого означает шарм, волшебство, чары во множественном числе.

Поэт - это волшебник и маг, зачаровывающий, подобно флейтисту, звуками и ритмом, уводящий из материальности  и сытости в иной мир, волшебный и сказочный, как в поэме Марины Цветаевой «Крысолов».

Вера Павлова говорит, что если дети не смогут запомнить стихотворение с первого раза, то это плохая поэзия; если стихотворение нельзя разложить как музыкальную партитуру  – это плохая поэзия. Стихи Даниила Хармса дети обожали, с ходу запоминали и распевали их словно по нотам:

— Вы знаете?
Вы знаете?
Вы знаете?
Вы знаете?
Ну, конечно, знаете!
Ясно, что вы знаете!
Несомненно,
Несомненно,
Несомненно знаете!

— Нет! Нет! Нет! Нет!
Мы не знаем ничего,
Не слыхали ничего,
Не слыхали, не видали
И не знаем
Ничего!

— А вы знаете, что У?
А вы знаете, что ПА?
А вы знаете, что ПЫ?
Что у папы моего
Было сорок сыновей?
Было сорок здоровенных —
И не двадцать,
И не тридцать,-
Ровно сорок сыновей!
(Врун. Отрывок)

Между тем, Даниил Иванович терпеть не мог детей, писал для них только потому, что его взрослые стихи печатать было опасно, да их никто и не брал, уж очень сильно они расходились с установками советской власти на поэзию.

Друзья предложили ему поучаствовать в выпуске детских журналов «Чиж», «Еж», «Сверчок», «Октябрята», «Озорная пробка» и других, что давало хоть какой-то заработок, потому что никакой общественной работой он не занимался и нигде не служил. Литература была единственным источником дохода.

В протоколах допросов в деле по первому аресту  Даниил Хармс утверждал, что свои детские стихи он сознательно выводил за рамки советской реальности, а потому их действительно можно назвать антисоветскими.

Советская власть была ему чужда по духу и внутреннему мировоззрению. Она шла вразрез с его внутренней философской установкой на  мистическое, религиозное и идеалистическое, на индивидуальность и свободу.

Поэтому «Миллион» из пионерской речевки стала детской считалочкой,  «Иван Иванович Самовар» восхваляет мещанско-кулацкую семью, а в «Заготовках на зиму» и в «Лыжной прогулке» пионерская тема сознательно подмениется темой натуралистической и естествоведческой.

Иван Иваныч Самовар
был пузатый самовар,
трехведёрный самовар.

В нем качался кипяток,
пыхал паром кипяток,
разъярённый кипяток,

лился в чашку через кран,
через дырку прямо в кран,
прямо в чашку через кран.

Утром рано подошел,
к самовару подошел,
дядя Петя подошел.
(Иван Иваныч Самовар. Отрывок)

Даниил Хармс был из другого мира, слишком хрупким и воспитанным, чтобы адаптироваться к советской реальности. Единственным его спасением был уход в  собственный мир, во внутреннюю эмиграцию, продолжая работать в стол. Последние свои вещи он даже не печатал на машинке, не надеясь, что когда-то они выйдут в печать.

Писал на бухгалтерских и кладбищенских бланках, в тетрадках и на обрывках бумаг.  Его архив был чудом спасен в 1942 году его другом-философом Яковом Друскиным. После возвращения с Урала в 1944 году архив пролежал в коммуналке Друскина до 1978 года в шкафу, под кипой книг и бумаг: боялись, что найдут.

Сначала произведения Хармса вышли за границей, и только потом, во время перестройки, они стали издаваться в России. Его имя долго культивировалось как имя детского писателя, которым он стал  по нужде, хотя использовал в детских стихах и рассказах находки раннего творчества. Только в девяностые стали печататься его взрослые стихи и рассказы.

Даниил Хармс  сознательно выбрал маску юродивого, провоцируя социальность и высмеивая здравый смысл. Его черный юмор, анекдоты и стихи с трудом приживаются и не всем понятны, хотя сегодня существует научное направление  по изучению Хармса.

В западной традиции есть Лотреамон и маркиз де Сад, в русской ничего подобного до начала XX века  не было, поэтому иммунитета ни к футуризму в литературе, ни к абстрактному искусству в живописи Россия не получила. По прежнему Даниила Хармса большинство любит за  детские стихи, не понимая его творчества, предназначенного для думающего взрослого.

Я не люблю детей, стариков, старух и благоразумных пожилых.
Я уважаю только молодых, здоровых и пышных женщин. К остальным представителям человечества я отношусь подозрительно.
Женщины меня интересовали всегда. Меня всегда волновали женские ножки, в особенности выше колен.

Многие считают женщин порочными существами. А я нисколько! Наоборот, даже считаю их чем-то очень приятными.
Если я что-нибудь говорю, значит, это правильно. Спорить со мной никому не советую, все равно он останется в дураках, потому что я всякого переспорю.

Да и не вам тягаться со мною. Еще и не такие пробовали. Всех уложил! Даром, что с виду и говорить-то не умею, а как заведу, так и не остановишь.
То, что другим дается с трудом, мне дается с легкостью!
Я даже летать умею. Но об этом рассказывать не буду, потому что все равно никто не поверит.

Люди видят во мне поддержку, повторяют мои слова, удивляются моим поступкам, а денег мне не платят.
Глупые люди! Несите мне побольше денег, и вы увидите, как я буду этим доволен.
На меня почему-то все глядят с удивлением. Что бы я ни сделал, все находят, что это удивительно. А ведь я даже и не стараюсь. Все само собой получается.

Послушайте, друзья! Нельзя же в самом деле передо мной так преклоняться. Я такой же, как и вы все, только лучше.
У меня есть все данные считать себя великим человеком. Да, впрочем, я себя таким и считаю.

(Продолжение здесь)

Тина Гай