Давно болит и возникает один и тот же вопрос: «Почему так тяжело в православной среде?» Идешь как по минному полю. Слева и справа, спереди и сзади – бомбы-упреки. Слово лишнее скажешь – обвинят в неправославии, под благословение подойдешь – грубо отошлют, личное мнение выскажешь – заклеймят, лишний вопрос задашь – зашикают.

Как они гордятся количеством лет, которые провели в храме, как будто количество автоматически переходит в качество. Кто из новоначальных не сталкивался с грубостью, доходящей до оскорбления и откровенного хамства, с критикой и советами:

как надо молиться, когда и как делать поклоны, что вкушать, сколько и где ставить свечки, в какой очередности подходить ко кресту и за просфорами, где стоять, где нельзя, где говорить, где молчать, как носить волосы и платки, как и где сидеть... И сколько таких нельзя, не следует, не стой, не ходи.

"Соседушка, со среды поклоны перестают делать». «Причащаться в Пасху не следует». "Руки складывать крестом, когда прикладываешься к иконам, нельзя". «После помазания на колени становиться нельзя». «Зачем так далеко встала от Чаши. Нет бы, подойти поближе» (про причастников).

«Зачем делаешь земной поклон?» (после коленопреклонения на первый вынос Чаши). «Зачем она тебя отстранила, не хочу стоять у подсвечника; отогнала, а другого не нашла!». «Нельзя чистить пол во время службы». «Вы, матушка, делаете поклоны так, как будто не Богу молитесь, а физзарядку делаете».

Денис Демков

Их не любят, их боятся, как боятся интуитивно всякого фарисея, нутром чувствуя чужое. И … перестают ходить в храм. Однажды была свидетельницей такой сцены. Впереди стояла женщина, уже в годах. Служба еще не началась. Рядом со мной разговаривали два друга. И вдруг она повернулась и резко сделала замечание: «В церкви нельзя разговаривать, надо молчать».

В ответ был дан такой отпор, что подивилась. «А кто тебе дал право учить? Ты сама-то, где стоишь? Справа, а твое место где? – Слева. Вот и иди туда!» Замечание было канонически правильным, но таким же грубым. Брызнули слезы. Через пять минут ушла, оставив после себя испорченное настроение у себя, мужчин, окружающих…. Где уж тут до благодати. И вспомнила слова молодого батюшки:

«Если смотреть с православной точки зрения, всех из храма надо выгнать, и дверь за нами некому будет закрыть. Вот настоящая правда о состоянии православия у нас после стольких лет духовного опустошения». Православные ведьмы – обидно, но, по сути, верно.

И знаешь, что грешна, и что ничего не знаешь, и что отвечать на это невозможно, только признавать, что ничего не понимаешь. Поэтому выступать с лекцией ли, с проблемой ли, просто с высказыванием перед ними, невозможно.

Они всегда знают больше, только священников принимают, и то не всех, и только из страха упрека в непослушании и несмирении. А уж где тебе, такой грешной! Вера вынесена за скобки жизни, она не вплетена в жизнь мира, она превращена в этикет и правила поведения. А ведь в Евангелии: «Не молю, да вОзмеши их от мира, но да соблюдеши их от неприязни» (Ин. 17: 15). И «милости хощу, а не жертвы» (Мф. 12:7).

Фото Мустафина Евгения

Сердечное православие - не наука и правила поведения, это – жизнь. Какая разница, сколько и как креститься, сколько и как поститься, сколько и как кланяться. Неважно, если сердце молится и веры жаждет. Пришел в церковь, научился исповедоваться и причащаться, знаешь, как креститься, когда поклониться, как войти, как уйти и считаешь, что уже все схватил.

Ты – вооружен. Но поэтому-то ты и опасен. Потому что формы уже освоил, а сердце еще не преобразил. Не принято говорить о нестроениях в нашем православии. Потому что оно как бы противостоит миру. И, выступая с недоумениями и вопросами, как бы предаешь православие. Это, как я понимаю, и есть фарисейство. «Библейская энциклопедия»: «фарисеи – секта, возникшая после долговременного плена евреев в Вавилоне.

Название фарисеев произошло от еврейского слова, значащего «отлучать», «отделять»…». Православные в России – тоже отделенные, значит, по определению – фарисеи. Косвенно это подтверждается многим, в том числе и тем, что внешние смотрят на нас как на сектантов…

Родимое пятно русского православия – отделение от мира. Когда входишь из него в церковную среду, сразу возникает комплекс неполноценности, вины и чужака. Не в отношении с Богом, а с ними, которые уже там. Но кто скажет, кто более грешен?

Фото: Черепанова Марина

Критерием остается только внешняя сторона. Поэтому: то не так сделала, здесь не так встала, там не то сказала.… Но видимая сторона меняется сердцем, а не внешними предписаниями. В Евангелие – все об этом.

Долговременный атеистический плен сыграл с Россией ту же коварную и злую роль, что и вавилонский плен с Израилем. Аналогия – полная. И тот и другой плен длился 70 лет. И в том и в другом случае последствия пленения для веры одинаковые - возникновение фарисейства, хранителя внешних предписаний, полагающего, что от внешнего можно прийти к внутреннему.

Плен, любой, порождает ревность по противоположному, до другой крайности, до другой несвободы. Бывая в православных храмах за границей, никогда не ощущала себя чужаком, наоборот, участие прихожан делало тебя своим, таким же православным, хотя тогда не была крещена, стояла на службе без платка, не знала как креститься, как молиться, но сердце после службы наполнялось любовью и оттаивало.

Не воспринятое сердцем православие опасно и далеко не безобидно. Формальная вера покрывает человека лаком или воском, защищая от внешней коррозии, делая непроницаемым для боли и страданий другого, превращая в гробы повАпленные, красивые и блестящие.

Так внутренняя нечистота бальзамируется и сохраняется, если не навсегда, то надолго. Все мы хороши, пока не доберешься до души.

Для простых - православие становится отличительным знаком, для интеллигенции – хождением в народ, столь же противоречивым, как и в веке девятнадцатом.

Но есть среди прихожан те, кто никогда не сможет стать фарисеем, кого люблю. Они сразу отличаются от тех благопристойных бабушек и матушек. Вижу эту женщину на каждой службе. Она странная: то ли женщина, то ли мужчина. Ходит вразвалку, как матрос, говорит грубым низким голосом, всегда приходит в спортивных брюках.

Потом, в храме, одевая сверху юбку, обходит по порядку все иконы, прикладываясь и кланяясь. В последнее время стала приходить в юбке. Матушки заклевали: «Тамара, как тебе не стыдно, посмотри, на кого похожа. Женщина, а ходишь как мужик». Теперь она как все: я даже перестала ее узнавать: смирилась, чтобы не вызывать соблазнов.

Знает все молитвы, даже те, которые редко читаются. Здесь ли Тамара, всегда можно узнать по собакам. Если у калитки есть собаки, значит Тамара в храме. Она их подбирает и выхаживает. Они хорошо знают, что заходить, даже во двор этого здания, нельзя. Преданные – до болезненности.

Если задерживается дольше обычного – начинают скулить, метаться, беспокоиться. Но увидели хозяйку – и радости нет предела. Тогда она берет собаку за переднюю лапу и, как два человека, они идут в полный рост рядом, на остановку.

Помогает по храму: помыть ли, покрасить ли, принести ли – всегда и безотказно. Ее все знают и любят. И смысл ее жизни – в этой жизни, она ею живет. Не помню, чтобы она кому-то делала замечания, она вся там и ей этого хватает. Ей бы себя сохранить, да в вере устоять.

Мужчина. Болезнь Паркинсона. Живет в деревне за несколько десятков километров. Но каждое воскресенье – в храме. Никому никогда не делает замечаний, никому никогда ничего не советует. Молится сердечно, никого вокруг не замечая, даже когда толпа в большие праздники буквально сдавливает его.

Однажды какая-то благопристойная, чистенькая и ухоженная прихожанка, которую и видела-то впервые, стала рассказывать о том, как она ходила на могилку в Радоницу, помянула всех родных, как отстояла на поминальной службе, как умилилась.

И вдруг тянет меня за рукав в сторону и говорит шепотом: «Надо подальше держаться от него, он весь больной, а у меня самой болезней хватает. Не дай Бог от него чем-то заражусь! И ты не стой рядом с ним». Стало обидно и стыдно. За нее, за себя, за всех, таких чистеньких и правильных.

Нет, православие не в этом. И начиналось православие не с России. Россия – пришла в православие в одиннадцатый час. Это детская болезнь РУССКОГО православия, отождествляющего себя с национальной принадлежностью, появившаяся как реакция на насильственное отторжение от народных корней и традиций, как защитная реакция.

Болезнь, которую надо признать и лечить, а не загонять вглубь церкви, наводя страх на неофитов и тех, кто еще только собирается ими стать. Я верю в силу православия, в то, что оно всё преодолеет и всё победит.

Тина Гай.