Девочки, воспитанницы женского монастыря в Абабково

Начало здесь

Ноябрь
Еще один день прошел. Дни кажутся бесконечными. Как будто сплю и вижу жуткий сон: я в монастыре.

Пытаюсь вырваться из бесконечной тоски, которая одолевает в последние годы, из отчаяния, жизнь проходит, а я ничего не сделала. И снова Кьеркегор:

куда бы ты ни поглядел в жизни и литературе, ты видишь лишь имена и лица знаменитостей, почитаемых и высоко ценимых людей, выдающихся или хотя бы наделавших шуму,

ты видишь многих благодетелей нашего времени, которые точно знают, как принести пользу всему роду человеческому, сделав жизнь еще легче. Одни делают это с помощью железных дорог, другие - с помощью омнибусов и пароходов, кто-то с помощью телеграфа, кто-то с помощью доступных обзоров и кратких справочников обо всем достойном внимания.

Наконец, есть и истинные благодетели нашего времени, которые посредством мышления систематически делают духовное существование все легче и легче, вместе с тем делая его все значительнее и значительнее. А что делаешь ты?

И те же вопросы и метания. Только мои любимые дочь и внук. Начала скучать по ним. Не зря отцы говорят, что от мирского ни капли нельзя брать с собой в монастырь. Не выдержишь.

Очень устаю, навожу порядок в ризнице и на складе со строительными материалами. Во время уборки  на складе нашла под матрасом кровати старинную икону, воскресную. Видимо, кто-то хранил  для себя (старинные иконы очень ценятся).  Сейчас ее кладут на аналой во время воскресного богослужения.

Окна детского корпуса до восстановления

Ризница тоже запущена: окна грязные с разбитыми стеклами, стоит здесь один пустой шкаф, который надо перетащить на новое место. От тяжелого физического труда начались сбои в здоровье.

Монастырь совершенно разрушен, даже диву даешься, как можно было довести все до такого состояния. Надо было очень сильно стараться. Тюремная атмосфера чувствуется во всем: от подвалов до заваленных панцирными сетками кроватей в полуразрушенном детском корпусе.

Правда, келейный храм восстановлен, я его сторож и храмовница: чищу, мою, слежу за подсвечниками и лампадками. Но храм не отапливается, есть только тепловая пушка, чтобы храм окончательно не промерзал. Все-таки дело к зиме.

Он еще не намолен, новенький, как с иголочки (только Царские врата неправильно поставлены). Настоятельница обещает, когда будет облачение, поставить меня читать на клирос, пока учусь читать Псалтирь. На клиросе поют настоятельница и благочинная, очень красиво поют, заслушаешься.

Сплю плохо, боюсь проспать, потому что в мое послушание, кроме храмового, входит побудка на утреннюю молитву. Хронический недосып.

Домовый храм церковно-трапезного корпуса, восстановленный

+++++
Сегодня понедельник. Пост, есть совсем не хочется. Молчу, ни с кем не разговариваю, тишина и тревога, тоска и страх. Смотрю на фотографии родных  и плачу. "Надо пройти через это", - молча уговариваю себя.

++++
Одолевает тоска, страшно, неуютно, непонятно. Старость, нищета, убогость, болезни, мыши, крысы, грязь. Бабушки, которые здесь живут, на молитвы не ходят, еду им приносят в комнаты, где живут (в деревянном доме). Сами ходить не могут. Самая послушливая и воцерковленная Ирина, но она немножко не в себе, какая-то психическая болезнь.

Батюшка ее любит за беспрекословное подчинение и послушание. У нее есть пятилетняя племянница, которую  хочет привезти сюда, чтобы жила с ней, у ее родителей какие-то проблемы, девочка беспризорная. Батюшка благословил.

Есть здесь очень интересная монахиня, бывшая казачка, которая считает себя благочинной, хотя благочиние с нее батюшка снял. Приехала из Ивановского монастыря, по слухам – за какие-то прегрешения. Но  постриг приняла уже давно.

Вход в детский корпус до восстановления

Батюшка говорит, что она несчастная женщина, потому что постриг приняла молодой, а потом вошла в тело и начал ее одолевать блудный грех, потому  ей очень тяжело и он ее жалеет.

С трапезой тоже какой-то разброд: кто хочет, тот ходит на общую трапезу, не хочет - не ходит, едят в своих комнатах-кельях. И скоромное едят во время постных дней, что меня особенно сильно угнетает. Словом жизнь здесь больше похожа на мирскую, чем монастырскую.

Храм восстановили, но в него никто не ходит, кроме меня да Ирины, которая несет послушание - читать по утрам полунощницу и утренние молитвы. Да и служб-то толком нет: за все время было только две: батюшка постоянно уезжал домой, появлялся редко.

++++
Есть здесь несколько мешков книг, которые приготовлены для сожжения. Спросила, почему их надо сжечь. Сказали, потому что  изданы протестантами. Мне это непонятно.

Жить здесь невозможно, можно только спасаться. Как только начинаешь обсуждать здешнюю жизнь с точки зрения мирских оценок, тоска становится невыносимой! Когда становишься на монастырскую точку зрения, все приобретает смысл и выигрывает.

Монашество здесь тоже социальность, поскольку жизнь общежительная, но это не та социальность, что в миру. В миру все зависимы друг от друга. В монастыре все независимы, все строят свой внутренний храм; никто не может его выстроить за другого или получить его от другого, но и здесь борьба за власть, да еще какая! Староначальных над новоначальными, благочинной за благочиние, все подслушивают друг друга, ничего не скроешь… Тоска…

++++
Десять дней, как в монастыре. Первая стычка, конфликт со священником. Пришла на исповедь, написала, как мне здесь тяжело, он стал обличать меня в этих же грехах. Да на весь храм, чтобы все слышали. Хотела уехать домой. Настоятельница отговорила. Попросила остаться хотя бы до Рождества.

Корпус детской школы до восстановления

Подарила свои четки. Посоветовала исповедоваться осторожно. Я сначала даже растерялась. Пообещала найти для большой исповеди старца. Но где же его сейчас найти при такой разрухе!

В воскресенье на проповеди опять использовал мою исповедь и проговорил ее почти дословно. Поняла, что оставаться здесь  бесполезно. Монастырская жизнь очень тяжела, требует здоровья и выносливости, прежде всего духовной. Потому преклоняюсь перед теми, кто жил здесь в такое время, восстанавливал монастыри и все перетерпел.

И если кто-то говорит, что монашество - это ничегонеделание, понимаю, что  этот человек даже близко никогда в монастыре не был. А здесь монастырь женский со всеми страстями, женской эмоциональностью и неустойчивостью.

А потому хорош монастырь был только в моем больном воображении. Но я не жалею, что тогда сделала этот выбор. С того момента моя жизнь действительно изменилась кардинально.

+++++
Уезжала я вместе с женщиной, которая была без определенного места жительства, жила на вокзале и побиралась. Хотела приютится в монастыре, но ее быстро попросили, да она и сама не прижилась бы. Уезжала я с тоской и безнадежностью, провожали меня с сожалением...

Так и кончился мой монастырский опыт. Я долго переживала неудачу, но сейчас, спустя пятнадцать лет, думаю: слава Богу, что так случилось тогда, а не потом, когда бы приняла постриг и стала бы жалеть о том, а жалеть стала бы точно. То была бы еще та трагедия!

+++++
Эпилог

Восстановленный детский корпус для девочек

Зашла недавно на сайт монастыря и порадовалась за него. Многое, если не все, там поменялось. Через три года после того, как я уехала, сюда пришли по благословению Владыки монахини Дивеевского монастыря. Это для него было спасительным. Храм начал действительно восстанавливаться: восстановили почти все корпуса, построили дом, который батюшка делал для себя.

А главное, началась его благотворительная деятельность и появилась  цель существования монастыря: воспитание детей из неблагополучных семей. Ирина тогда верно угадала то, что вытянут монастырь только детки.

Детский корпус сегодня не узнать. Каким страшным он был тогда и каким стал спустя пятнадцать лет. Даже не поверила когда увидела, потому что помню его развалившимся.

И кельи восстановлены, и водопровод проведен, и газ. И заложили новый храм, и капитальный забор вокруг монастыря появился, а не дырявый, через который мог войти любой.

Восстановленное здание гимназии рядом с детским корпусом для девочек

И вспоминаю ту баню, в которой стыли ноги, и ту колонку, в которой застывала вода, и туалет, что был на улице, и тот двухэтажный туалет в доме, где была трапезная, в который ходил наверху, а все падало вниз на первый этаж. И мышей, в первую ночь не дававших спать, скребущихся по всем углам.

И никого из тех, кто жил там, уже нет: ни настоятельницы Ольги, ни того священника, которого, говорят, вскоре после моего отъезда, перевели в другой приход, потому что было много на него жалоб, ни Евдокии, ни Ирины, ни той журналистки...

Тина Гай