Поэт Алик Ривин,  всплывший на поверхность русской поэзии словно ниоткуда  в середине семидесятых годов, стал легендарной фигурой, весь сотканный из вымыслов, полуправды, легенд и невероятных историй о полусумасшедшем поэте, больше напоминавшего юродивого.

Личность невероятная, неправдоподобная, совершенно  не типичная для тех мрачных тридцатых годов: времени разгула доносов, запретов, разгромов, посадок, почти полностью оголивших ленинградский интеллектуальный пейзаж.

Нереальный персонаж из реального советского Ленинграда, зачищенного от всякой «интеллигентской сволочи». Алик Ривин  явился в этот абсурдный мир как являются пророки, чтобы возвестить  о грядущей страшной трагедии, которая уже на пороге.

Вот придет война большая,
Заберемся мы в подвал.
Тишину с душой мешая
Ляжем на пол, наповал.
Мне, безрукому, остаться
С пацанами суждено,
И под бомбами шататься
Мне на хронику в кино.
Как чаинки вьются годы,
Смерть поднимется со дна,
Ты, как я, - дитя природы
И прекрасен как она,
Рослый тополь в чистом поле,
Что ты знаешь о войне?
Нашей общей кровью полит
Я порубан на земле.
И меня во чистом поле
Поцелует пуля в лоб,
Ветер грех ее замолит,
Отпоет воздушный поп.
Сева, Сева, милый Сева,
Сиволапая свинья...
Трупы справа, трупы слева
Сверху ворон, сбоку - я.
(1940 г.)

Неуместный для того времени поэт действительно казался сумасшедшим, возмущавшим городских обывателей танцами на автобусных и трамвайных остановках, выпрашивая у них грошики.

Алик-сумасшедший, как он себя называл, никому не был нужен, даже блюстители порядка его не трогали: что с него взять – сумасшедший.

Однако этот сумасшедший умел видеть  сквозь землю  и сквозь время, прозревая страшное будущее. Он перепевал на свой, трагический, лад самые знаменитые  песни обласканных властью поэтов и композиторов, вещавших, как хорошо в стране советской жить.

В перепевах Ривина вставала совсем иная реальность, чем у Лебедева-Кумача или романтика Михаила Светлова: страна Советов оказывалась кораблем, плывущим в глухой ночи в никуда, кораблем, опоздавшим на поезд судьбы.

Капитан, капитан, улыбнитесь,
Кус ин тохес* – это флаг корабля.
Наш корабль без флагов и правительств,
Во вселенной наш корабль – Земля.
Мы плывем, только брызжем звездами,
Как веслом мы кометой гребем,
Мы на поезд судьбы опоздали,
Позади наш корабль времен.
Так над жизнью, над схваткой, над валом,
Над жемчужными жабрами звезд
Улыбнись капитан над штурвалом,
Наступи этим волнам на хвост.
Раньше взлета волны не поймаешь,
Раньше света не будет звезды,
Капитан, капитан, понимаешь,
Раньше жизни не будет судьбы.
Так над жизнью, над схваткой, над смертью
Над разбрызганным зеркалом звезд
Улыбайся, товарищ, бессмертью,
Наступи ему сердцем на хвост.

(*Поцелуй меня в ж… - евр, идиш))

В.Кандинский. Черное пятно

Или  перепев на известную песню "Крутится вертится..."

Крутится, вертится стих над судьбой,
крутится вертится век молодой.
падает, просит пощады, горит
и не сгорает, и снова творит.
Где эта улица, эта судьба,
где эта молодость, что так слаба,
так непонятно-спокойна к себе,
так аккуратно-безвольна в борьбе?
Где эта хватка, житейский закал,
где эти деньги, что каждый алкал,
где эта улица, где этот дом,
где эта курица, что в мой бульон?
Крутится, вертится век молодой,
все обессмертится, станет судьбой,
станет кусочком бумаги. Потом
тихо истлеет, и дело с концом.

Алик Ривин был из числа бродячих поэтов, которых во Франции называли проклятыми. Он жил поэзией и стихами в прямом и переносном смысле, как когда-то жил бродячий поэт Том из Бедлама. И вспоминается Грейвс, утверждавший, что настоящий поэт – всегда сумасшедший.

Свои стихи Алик  пел, то тихо, то громко, то переходя совсем на крик, раскачиваясь в такт рифмам. Он не выговаривал «р» и «л», произнося вместо них «х» и «у» («кхутится, вехтится век моуодой»), к тому же  гнусавил и шепелявил, но в его чтении была какая-то магнетическая сила, затягивавшая и оглушавшая, по воспоминаниям современников, всех его слушателей.

Чтобы продолжать, когда его просили, Алик выпрашивал совсем по-детски: «Дай рублик», «Гиб гелд» (дай денег – евр.), «Дай тесак!», «Дай темак!», что на его языке значило рубль (темак) или пятерку (тесак). Стихами этого юноши, которому в начале тридцатых годов было максимум двадцать лет, восхищались и профессора, и молодые студенты, и литературоведы.

И.Клюн. Автопортрет с пилой

Но Ривин никогда не думал о том, чтобы печататься, ему было достаточно  того, что стихи уже есть, их кто-то слышит и даже записывает, а будут они напечатаны или нет – это неважно.

Моя судьба - большой сюжет.
Я рад душой ему служить.
Есть фабула от А до Z
и только нечем жить.

У меня есть руки, ноги, небеса,
сердце, выскочившее вперед
вашего бессмертия на полчаса,
и ловивший время рот.

Кто я? Тантал? Я жить хочу,
а время льется мимо губ.
Когда я лицо ваше кислое вижу,
улыбку детей и живот муравья -
о как я природу тогда ненавижу:
зачем это сделал не я, не я?

Зажег я солнце над землею,
луну из льдины я сковал
и звезды колкою золою
на небеса нацеловал.

Но кто я? Цапля-однонога,
стоящая на облаках?
Я человек, кусочек Бога -
и ветер сжат в моих руках.

О жизнь моя, о жизнь моя...
О слепой восторг бытия!
Кто я? Где я? Не надо. Не знаю.
Но чувствую, чувствую - есть я.

И.Клюн. Кубофутуристическая композиция

Живем всю жизнь низачем,
а умираем насовсем.
Все течет,
все бежит,
сказал великий Гераклит...
(«Рыбки вечные» или «Поэма горящих рыбок». Отрывки)

(Окончание здесь)

Тина Гай