(Начало
Но избалованный родителями, которые не утруждали единственного сына никакими обязанностями, кроме как будить их по утрам игрой на фортепиано, Аполлон Григорьев вырос совершенно не приспособленным к жизни.
Вспоминая незадолго до смерти свою скитальческую жизнь, он писал, что отрочества, как такового, у него не было, а юность началась слишком поздно, да и юностью-то и не была вовсе, а так – что-то среднее между отрочеством и юностью: голова забита книжной мудростью, а сердце живет мечтательностью.
Красивый, нежный душой и восторженный романтик, столкнувшись с настоящей жизнью, очень быстро понял, что это место не для него, не для его голубой мечты, что он вовсе не борец ни за своё счастье, ни за счастье других.
Он ждал чуда, верил, что Великий Банкир, как он называл Бога, всё устроит, что жизнь сложится сама собой, что, в конце концов, кто-нибудь или что-нибудь заставят его действовать и на него свалится счастье. Спустя десять лет, полушутя-полусерьезно, он напишет:
И сам я молод был и верил в Благодать,
Но наконец устал и веровать, и ждать,
И если жду теперь от Господа спасенья,
Так разве в виде лишь огромного именья…
Чиновничий рационалистический дух, чопорность и устремленность на запад, мир тухлого запаха только на время захватил молодого поэта. Три года, проведённые Аполлоном Григорьевым в недрах этой холодной государственной машины, наполненной водевилями, лживой благовоспитанностью и пошлостью, почти отучили его от теплоты и сердечности, от непосредственности и искренности.
В миражном Петербурге, сменив десяток литературных журналов, промаявшись на разных чиновничьих должностях, он прошел все круги ада, испытав себя мистикой и масонством, аскетизмом и развратом, пьянством и молитвами и вернулся в Первопрестольную вымотавшимся и уставшим. На прощание, громко хлопнув дверью, он напишет почти нецензурное:
Прощай, холодный и бесстрастный,
Великолепный град рабов,
Казарм, борделей и дворцов,
С твоею ночью гнойно-ясной,
С твоей холодностью ужасной
К ударам палок и кнутов,
С твоею подлой царской службой,
С твоим тщеславьем мелочным,
С твоей чиновнической жопой,
Которой славны, например,
И Калайдович, и Лакьер,
С твоей претензией - с Европой
Идти и в уровень стоять...
Будь проклят ты, еб-на мать!
Аполлону Александровичу двадцать пять, он уже известный поэт, выпустивший собственный поэтический сборник (1846 г.), пусть тиражом всего-то 50 экземпляров, но Петербург прославил его еще и как блестящего литературного критика, не пропускавшего ни одного заметного спектакля. А самое главное, пройдя испытания, он освободился от розовой мечтательности.
Возвращение в Москву открывает самый плодотворный период поэта, связанный с «молодой редакцией» журнала «Мсоквитятин». Но начался он очень неожиданно и даже экстравагантно: Аполлон Александрович идет в дом своей возлюбленной Антонины Корш и делает предложение ее сестре Лидии.
Прежде ей прочили в мужья известного историка Сергея Соловьева, который всячески противился этому, называя её худшей из сестёр Корш - заикой с претензиями. Действительно, она не отличалась ни красотой, ни начитанностью, ни умом.
Конечно, ни о какой любви здесь и речи не было. Просто Аполлон Григорьев хотел постоянно видеть свою возлюбленную Антонину... Лидия оказалась абсолютно не приспособленной к семейной жизни, а позднее поэт обвинял ее, не без оснований, в пьянстве и разврате, но и сам он не был идеалом.
Так промучившись некоторое время, родив двоих детей, супруги расстались. Семейная жизнь не складывалась, зато радовала работа, особенно сотрудничество в славянофильском журнале «Москвитянин», где он стал одним из идеологов почвенничества.
Здесь вместе с Алексеем Николаевичем Островским он создает «молодую редакцию», в которую вошли молодые и талантливые критики. Славились они, правда, не только своими статьями, но и загулами, бесшабашными и задушевными.
Их пьяные посиделки с чтением стихов, песнями, спорами о Пушкине и Гоголе напоминали Аполлону Григорьеву родительский дом, в котором царила та же атмосфера разухабистости, пьянства, музыки и литературы. Это была жизнь «по душе», в которой поэт становился самим собой.
Здесь ничего не было книжного, ничего напускного, всё - настоящее, народное, что на время заглушил холодный Петербург. Эта любовь ко всему русскому уже никогда не оставляла его, а только росла – до фанатизма и исключительности, до нетерпимости к западу и до пропаганды.
Через три года с ним случается то ли счастье, то ли несчастье: его настигла Любовь – самая страстная и самая сильная, любовь всей его жизни. Леониде Визорд, дочери учителя французского языка Якова Визарда, всего шестнадцать, Аполлону Григорьевичу – тридцать.
Это было как наваждение, как сумасшествие, но он ничего не мог с собой поделать. По-другому он любить не умел. Всё в ней было прекрасно: очень скромная, хорошо воспитанная, изящная, с большими голубыми глазами и темными, как у цыганки, волосами, умная и музыкально образованная, она была осторожна и пуглива как лань. Поэт прозвал ее пуританкой.
……Я ее не люблю, не люблю...
Это — сила привычки случайной!
Но зачем же с тревогою тайной
.......На нее я смотрю, ее речи ловлю?.......Что мне в них, в простодушных речах
Тихой девочки с женской улыбкой?
Что в задумчиво-робко смотрящих очах
.......Этой тени воздушной и гибкой?
(Цикл «Борьба», I. 1857)
Но любовь безответна: Леонида выходит замуж за другого. История повторилась: предыдущие две его возлюбленные тоже выбирали не его. Страдания, беспробудное пьянство, самоуничтожение и самосжигание. От этой любви остались прекрасные стихи и письма десятилетней переписки.
Будь счастлива... Забудь о том, что было,
Не отравлю я счастья твоего,
Не вспомяну, как некогда любила,
Как некогда для сердца моего
Твое так безрассудно сердце жило.Не вспомяну... что было, то прошло...
Пусть светлый сон души рассеять больно,
Жизнь лучше снов — гляди вперед светло.
Безумством грез нам тешиться довольно.
Отри слезу и подними чело.
(Цикл «Борьба», 15)
И снова бегство. Теперь за границу, в Италию вместе с очень обеспеченной семьей Трубецких, куда устраивается в качестве гувернёра. Но отношения с семьёй не складываются и со скандалом он возвращается в Россию. Запад его не покорил, вера в своё не поколебалась, запад только смягчил его фанатизм.
Потом был снова Петербург, затем - Оренбург и снова Москва. Была попытка устроить семейную жизнь, но это уже были конвульсии тяжело больного и спившегося человека. Аполлон Григорьев был сыном своей эпохи со всеми ее вывихами, надломами и поисками.
Его стихи очень неровные, писал он урывками, но страстно и запоями. Он ничего не мог делать наполовину: любил – так любил, писал – так писал, пил - так пил. Окончил жизнь Аполлон Григорьев в долговой яме, откуда его выкупит влюблённая в него богатая женщина, а через несколько дней он умрёт…
Тина Гай
Интересно? Поделитесь информацией!
Related posts
- Народный праздник музыки. Париж-14
- Любимые певицы. Лара Фабиан
- Владимир Спиваков
- Русский романс "Не брани меня..."
- Русский романс. Две гитары зазвенев…
- Двойники: Рихтер - Гульд. Часть 1. Святослав Рихтер
- Мелочи церковной жизни. Певчая
- Парижский дневник-3. Восьмое марта
- Степь да степь…
- Веселый Хэллоуин
Спасибо, Сергей. Да, Вы стали редким гостем у меня. Значит, много дел своих.
Так получается, что редко выхожу в Ваш блог, но всегда удачно. Интересная и понятная тема. Если я не открою сборник стихов поэта, то прочитанное здесь, даёт достаточное представление о нём.
Спасибо большое, Ирина Ивановна за добрые слова!
Большое спасибо!!!! Написано о поэте с большим пониманием его
творчества и душевного состояния.
Ваши статьи всегда очень интересны и объективны.
Крепкого Вам здоровья.
!!!! Спасибо, Игорь за поддержку. Аполлон Григорьев жил во времена правления Николая I, который, памятуя о восстании декабристов, делал всё, чтобы такое больше не повторилось. И атмосфера в Петербурге полностью соответствовала порядкам, установленным этим правителем. Москва всё-таки была дальше от эпицентра несвободы и чиновничьего засилья. Отсюда и реакция вполне нормального человека, не зашоренного формальностями светского этикета и идолопоклонничеством.
«По мере приближения к Петербургу замолкают шутки, мрачнеют лица…»
М. Салтыков-Щедрин
Пожалуйста
Тина, с Добрым Утром! Спасибо!
Санкт-Петербург построен Петром Первым на костях и крови, и строился он как город чиновников, как окно в Европу. Так что Аполлон Григорьев прав, давая ему такую характеристику. Русский человек, выросший в Замоскворечье, не мог принять Петербург. Правда, другие, ориентированные на Европу и Запад, вполне приживались в этом холодном граде. Но ни Достоевский, ни Гоголь, ни многие другие писатели и поэты этого города не принимали. Москва — город теплый. По крайней мере, таким он был раньше. Сейчас — не знаю. Это город для жизни, а Петербург город для чиновников. Таким он и остался. Ходишь по нему как по музею.
Кому верить? — Себе, собственным ощущениям. Аполлон Григорьев говорил только о собственном восприятии города, который не совпадал с его внутренним миром. Отсюда и такое восприятие. А вспомните Обломова. То же самое. Зато Штольц чувствовал себя в этом казенном мире как рыба в воде.
Действительно — жаль. Но много ли найдется желающих купить такие диски. Впрочем, есть аудиокниги. И много.
Сегодня как будто никому в голову не придёт выпускать диски, или флешки со стихами!
А жаль!
Не мне… суметь разобраться в мытарствах поэта, но как град Петров стал великим, что мы с вами, ныне живущие и видим и чувствуем и слышим и отчасти завидуем, и в науке, и в промышленности, и, особенно, в искусстве, если — далее текст из: «Чиновничий рационалистический дух, чопорность и устремленность на запад, мир тухлого запаха только на время захватил молодого поэта. Три года, проведённые Аполлоном Григорьевым в недрах этой холодной государственной машины, наполненной водевилями, лживой благовоспитанностью и пошлостью, почти отучили его от теплоты и сердечности, от непосредственности и искренности.
В миражном Петербурге, сменив десяток литературных журналов, промаявшись на разных чиновничьих должностях, он прошел все круги ада, испытав себя мистикой и масонством, аскетизмом и развратом, пьянством и молитвами и вернулся в Первопрестольную вымотавшимся и уставшим. На прощание, громко хлопнув дверью, он напишет почти нецензурное:»
…
Кому верить?