Андрей Николаевич Егунов, писавший под псевдонимом Андрей Николев, относится, по точному определению Н. Богомолова, к числу «подземных классиков».

Занимаясь научной деятельностью и переводами античных авторов, он параллельно писал прозу, поэмы и лирические стихи, никогда этого не афишируя.

Его поэзия вошла в литературный оборот лишь в начале девяностых, когда поэта уже почти четверть века как не было в живых.

В конце сентября 2015 года Андрею Егунову исполняется сто двадцать лет со дня рождения (1895), что является еще одним поводом вспомнить о блестящем переводчике, оригинальном писателе и поэте.

Говоря об Андрее Егунове невозможно отделаться от сравнения его с Иннокентием Анненским: и тот, и другой получили классическое филологическое образование, а Егунов закончил даже два факультета Петербургского университета, став самым образованным из всех русских  поэтов, но выбирая между наукой и литературой, он остановился все-таки на первой.

Став профессиональным переводчиком классической литературы античности, он не бросил свои литературные эксперименты, тем более, что  его поэтические опыты получили похвалу со стороны самого Михаила Кузмина, но Егунову не импонировал богемный образ жизни поэта, казавшийся ему слишком легкомысленным.

И поэзия встала даже не во вторую, а в третью очередь: при  жизни не вышло ни одного поэтического сборника Андрея Николева, а из прозы - только «По ту сторону Тулы». Казалось, что повторится история Иннокентия Анненского и после смерти его ждет слава поэта-предтечи нового направления в русской поэзии, но этого не произошло: как поэт  он оставался непонятым даже близкими друзьями.

Жать рожь, жать руку. Жну и жму
язык, как жалкую жену -
простоволосая вульгарна
и с каждым шествует попарно,
отвисли до земли сосцы,
их лижут псицы и песцы...
- Воспоминанье о земле,
о том, как там в постель ложатся,
чтоб приблизительно прижаться.

В девяностые годы стали всплывать целые «подземные города», выстроенные филологами, поэтами и писателями, начинавшими свою деятельность в первой трети XX столетия, а в годы репрессий выбравшие стратегию самогерметизации и отстраненности от окружающего мира, благодаря чему им удалось выжить и сохранить в себе старую культуру, став мостиком между поздней петербургской культурой начала века и ранней ленинградской - конца столетия. Их имена на слуху: Д.С.Лихачев, М.М.Бахтин, А.А.Ахматова, А.Н.Егунов, П.Я.Зальцман, Г.С.Гор, Д.Е.Максимов (Иван Игнатов)....

Андрей Николаевич Егунов (Николев)

Но большая часть написанного Андреем Николаевичем так и не увидела свет и оказалась утраченной навсегда. Егунов является одним из самых разрушенных писателей русского авангарда, от прозы и поэзии которого осталось всего три произведения:

уже упомянутый выше роман, поэма «Беспредметная юность» и сборник лирических стихотворений «Елисейские радости» - сорок шесть небольших  стихотворений, написанных в 1929-1966 годах. Остальное исчезло в подвалах КГБ или сгинуло по дороге жизни, которая складывалась у него очень непросто.

Двадцать три года, с 1933 по 1956 год, писатель находился либо в ссылках, либо в лагерях, либо в тюрьмах, либо в Германии, куда был угнан из оккупированного Новгорода в 1942 году. Здесь он проживал после отбывания первого срока за знакомство с Ивановым-Разумником, обвиненного в антисоветской деятельности.

В мокром снеге доски прели,
пахло далью и навозом,
под заглавием Беспечность
стала выходить газета,
посвященная вопросам.
О как просто все узнали,
что в сегодняшнем апреле
облака не перестали
размножаться в бесконечность,
чтобы сохранилось это.

Биография Егунова  типична для  поколения русских дворян, оставшихся в России после революции. Но удивительно другое: Егунов никогда не жаловался на судьбу, никогда не был раздражен, возмущен или восторжен, никогда не говорил о своей жизни как о порушенной, поломанной или  отравленной. Он следовал максиме:

«В меру радуйся удаче, в меру в горестях тужи».

Обладая тонким чувством юмора и ироничным отношением к окружающему, Андрей Николаевич радовался, что благодаря перипетиям судьбы,  у него была  возможность встретиться с огромным числом интересных, умных, тонких людей и что из всех передряг и узилищ он вышел живым. Точно также относился к своим Соловкам и Д.С.Лихачев, говоря, что Соловки - были самой большой его удачей, благодаря которой он встретился с  удивительными людьми, многому его научившими.

Мечтатели уселись, слышат,
как талый снег, сию минуту
замешенный на солнце и вине,
клокочет, булькает у голубей
в коротких горлышках раздутых,
переливаясь через край,
когда про недалекий рай
уверенные голуби воркуют.
Которую весну или какую
творят они? Но солнце голубей
становится, прозрачнее и выше.
Наверное, там хорошо, на крыше.

Одевался Егунов  всегда  вызывающе просто: ходил в одной и той же вылинявшей, наглухо застегнутой синей куртке и хлопчатобумажных штанах, какие можно было увидеть только в самой захудалой и обнищавшей деревне.

Но его внешний вид резко контрастировал с лицом, выражавшим высшее понимание жизни, достоинство и покой. Он никому никогда не навязывал своего мнения, никого не поучал и умел слушать другого.

К счастью, сказать сегодня, что Андрей Николев забытый поэт нельзя, его стихи и проза распространяются уже не через подпольный самиздат, а издаются вполне официально. О нем написаны книги и большое количество мемуарно-биографических воспоминаний.

Облака вроде пестрой парчи,
пей и бейся, и криком кричи:
хорошо, что Востока в нас много,
на Востоке всегда больше Бога,
а в сиротстве Европы убогой,
там у дамы всегда узколобой
целованье руки под луною.
Пусть мы скорбны своею судьбою,
о, таилище, о, прельщенье,
к преизбыточному влеченье!

А в кругу переводчиков античности он известен уже давно. Его перевод одного из сложнейших текстов Платона «Законы» (четыреста страниц!!!), осуществленный в 1923 году в возрасте всего двадцати семи лет, до сих пор остается непревзойденным. Я редко обращаю внимание на имена переводчиков философских текстов, но здесь решила посмотреть, кто же перевел «моего» Платона и увидела знакомую фамилию - А.Н.Егунов.

Вот так неожиданно в одном лице находишь точку пересечения собственных интересов. Его переводы, как говорят специалисты-филологи, отличаются от остальных тем, что он переводил не авторов, а живых литераторов с их претензией на стиль, в котором чувствовалась их дикция, их звук и их интонация. Он шел от языка, а не от автора.

А в поэзии Андрея Егунова-Николева отличало то, что он считал необходимым обращать внимание на поэтов не первого ряда, находящихся в мейнстриме, а на поэтов-маргиналов, оказывающих боковое влияние на литературу. И сам он относил себя к числу таких «боковых» поэтов, и псевдоним «Николев» тоже взял по имени бокового, а не магистрального, поэта-сатирика XVIII века Николая Петровича Николева.

Нанюхался я роз российских,
и запахов иных не различаю
и не хочу ни кофею, ни чаю.
Всегдашний сабель блеск и варварство папах,
хоронят ли иль Бога величают
иль в морду мне дают, остервенясь —
скучаю меж соотечественников немусикийских,
но миром тем же мазан и пропах —
кто долго жил среди плакучих роз,
тому весь мир ответ, а не вопрос.

В советскую культуру поэзия Андрея Николева не вписывалась ни по каким стандартам и потому его ощущение жизни вовсе не источает  елисейскую радость, скорее наоборот. После войны культура, очнувшись от обморока и морока двадцатилетних репрессий, все начинала сначала. И надеяться на то, что его проза и поэзия будут востребованы, было просто смешно и он это понимал лучше других.

Он видел, что когда, спустя много лет, появились стихи обэриутов, в частности, Даниила Хармса, то их восприняли не иначе, как юмор с последней страницы «Литературки». Что уж говорить о поэзии Егунова. И потому пессимизм поэта Николева относительно своих литературных опытов был вполне оправдан. Никакой надежды, тем более, что он всегда себя позиционировал вне этой системы.

В тот день, когда меня не станет,
ты утром встанешь и умоешься,
в прозрачной комнате удвоишься
среди пейзажа воздуха и стен:
моей души здесь завалилось зданье,
есть лень и свежесть, нет воспоминанья.

Ирония, карнавализация, маски, игра слов, словотворчество и особое внимание к звуку – все это присуще русскому авангарду и обэриутам, в русле которых находится литературное творчество А.Н.Егунова.

Но  время русского авангарда ушло и потому, понимая это, в своей последней монографии, посвященной Гомеру, он  делает неутешительный вывод:

русская поэзия первой трети двадцатого века, только начав поиск собственного стиля, умерла, так и не совершив того, что должна была совершить, и реанимация ее уже невозможна.

Так на пороге своей смерти (1968 г.) филолог, писатель и поэт пишет последнюю книгу, завершающуюся трагическим выводом,

а через год он пишет и свое последнее стихотворение, ставшее надгробным камнем не только для родной поэзии и страны, но и для самого Егунова.

Для наших русых - русичей иль россов -
среди помойных ям и собственных отбросов
мир оказался тесен, и в ничто
они себя спихнуть старались разом.
Пустые розы на откосе у траншеи,
уже пустой,
болтаются, как голова на шее,
и шепотом кивают соловьям,
зиянье ям преображая в песень:
вы, вы вымерли, и мы хотим за вами,
о Боже мой, кто нас сорвет,
кто нас возьмет домой,
в жилище призраков и русых и российских,
убийственных, витийственных и низких?
(29-30 июня 1966)

Тина Гай