И.Е.Репин. Константин Победоносцев. 1903 год

Великий инквизитор, как  называли его современники, Константин Петрович Победоносцев – фигура в российской истории окрашена в негативные цвета. Изувер, князь тьмы, кошмар России, тиран…

Но в Рождество даже самые строгие тираны и реакционеры, вдруг оттаивают и начинают говорить то, что меньше всего можно от них услышать.

Чтобы понять, что это был за человек, достаточно сказать, что Константин Победоносцев  прообраз Алексея Александровича Каренина, а его молодая жена (моложе на 21 год) – прообраз Анны Карениной.

Детей в семье Победоносцевых  не было, но глава семейства всю жизнь любил детей и страдал от того, что их не было. В конце жизни к порогу их дома подбросили ребенка, которого семья взяла на воспитание.

Наверное, поэтому детские воспоминания некогда всесильного Обер-прокурора
вдохновили его на коротенький рассказ-воспоминание о Рождестве Христовом и своем детстве, любимом детском празднике. Хотя праздник так не вяжется с его образом, больше похожим на Кощея Бессмертного из сказки.

Скрытность, подозрительность, боязнь показаться в глазах других смешным, неверие в человека, охранительно-реакционная политика в области права, образования, церкви и медицины давали много поводов к такому образу, сложившемуся  не только в среде либералов и интеллигентов, но и простого народа.

Противник парламентаризма, запада, образования, богословия, женского образования и много чего другого, Константин Победоносцев, тем не менее, считается крупным российским государственным деятелем и правоведом, равному которому по силе влияния на двух последних императоров не было, хотя он от этого всячески открещивался. Фактически это был второй Аракчеев.

Карикатура на К.П.Победоносцева

Во всем облике Победоносцева было что-то зловещее, оправдывающее  прозвище Великого инквизитора. Но если открыть его письма, некрологи, труды по праву и педагогике, то поражаешься красоте и чистоте литературного слога, умению писать на правильном (может быть,слишком правильном) русском языке, которому сегодня могут  многие позавидовать.

Для меня это было открытием другого человека, которого  не могла совместить с тем образом, который сложился еще в школе. Два таких разных и не похожих образа: высокообразованный профессор Московского университета и оголтелый реакционер, время которого давно прошло.

Нет, не напрасно он слыл человеком высокообразованным, дворянского происхождения, воспитанным в благочестии и преданности Отечеству. Но в его речах и словах есть что-то ненастоящее, ходульное,  зачищенное от жизни и всего живого.

Все слова на своих местах, нет только одного - искренности и естественности, словно написаны они для чтения с кафедры, по долгу преподавателя и профессора, а не от чистого сердца. Всегда по долгу, а не по сердцу. Слова мертвы, даже если они о Рождестве Христовом. В них только иногда чуть брезжит детский восторг, который тут же исчезает под грузом "правильных слов".

Рождество Христово

Рождество Христово и святая Пасха — праздники, по преимуществу, детские, и в них  как будто исполняется сила слов Христовых: “Аще не будете яко дети, не имате внити в царствие Божие”. Прочие праздники не столь доступны детскому разумению, и любезны для детей более по внешней обстановке, нежели по внутреннему значению... Однако же и из двух названных больших праздников — дитя скорее поймет и примет простым чувством Рождество Христово.

Как счастлив ребенок, которому удавалось слышать от благочестивой матери простые рассказы о Рождестве Христа Спасителя! Как счастлива и мать, которая, рассказывая святую и трогательную повесть, встречала живое любопытство и сочувствие в своем ребенке, и сама слышала от него вопросы, в коих детская фантазия так любит разыгрываться, и, вдохновляясь этими вопросами, спешила передавать своему дитяти собственное благочестивое чувство.

Для детского воображения так много привлекательного в этом рассказе. Тихая ночь над полями палестинскими — уединенный вертеп — ясли, обставленные теми домашними животными, которые знакомы ребенку по первым впечатлениям памяти, — в яслях повитый Младенец и над Ним кроткая, любящая мать с задумчивым взором и с ясною улыбкой материнского счастья

— три великолепных царя, идущих за звездою к убогому вертепу с дарами — и вдали на поле пастухи посреди своего стада, внимающие радостной вести Ангела и таинственному хору сил небесных. Потом злодей Ирод, преследующий невинного Младенца; избиение младенцев в Вифлееме - потом путешествие святого семейства в Египет — сколько во всем этом жизни и действия, сколько интереса для ребенка!

Старая и никогда не стареющая повесть! Как она была привлекательна для детского слуха, и как скоро сживалось с нею детское понятие! Оттого-то, лишь только приведешь себе на память эту простую повесть, воскресает в душе целый мир, воскресает все давно прошедшее детство с его обстановкою, со всеми лицами, окружавшими его, со всеми радостями его, возвращается в душу то же таинственное ожидание чего-то, которое всегда бывало перед праздником.

Что было бы с нами, если бы не было в жизни таких минут детского восторга! Таков вечер перед Рождеством: вернулся я от всенощной и сижу дома в той же комнате, в которой прошло все мое детство; на том же месте, где стояла колыбель моя, потом моя детская постелька, — стоит теперь мое кресло перед письменным столом.

Вот окно, у которого сиживала старуха няня и уговаривала ложиться спать, тогда как спать не хотелось, потому что в душе было волнение — ожидание чего-то радостного, чего-то торжественного на утро. То не было ожидание подарков — нет, - чуялось душе точно, что завтра будет день необыкновенный, светлый, радостный, и что-то великое совершаться будет. Бывало, ляжешь, а колокол разбудит тебя перед заутреней, и няня, вставшая, чтобы идти в церковь, опять должна уговаривать ребенка, чтобы заснуть.

Боже! Это же ожидание детских дней ощущаю я в себе и теперь... Как все во мне тихо, как все во мне торжественно! Как все во мне дышит чувством прежних лет, — и с какою духовною алчностью ожидаю я торжественного утра. Это чувство - драгоценнейший дар неба, посылаемый среди мирского шума и суеты взрослым людям, чтобы они живо вспомнили то время, когда были детьми, следовательно, были ближе к Богу и непосредственнее чем когда-либо принимали от Него жизнь, свет, день, пищу, радость, любовь — и все, чем красен для человека мир Божий.

Но это ожидание — радости великой и великого торжества — у ребенка никогда не обманывалось. У ребенка минута ожидания так сливалась с минутою наслаждения и удовлетворения, что не было возможности уловить переход или середину. Ребенок просыпался утром — и непременно находил то, о чем думал вечером, встречал наяву то, о чем говорили ему детские сны: существенность для ребенка — не то же ли, что сон; соннее не то же ли, что существенность?

Ребенок утром просыпался окруженный теми же благами жизни детской, которые бессознательно принимал каждый день, — только, освещенные праздничным светом, лица, его окружавшие, были веселее, ласки живее, игры одушевленнее. Чего же более для ребенка? Ребенок не жалел на утро о том, чего ожидал вечером: как было бессознательно вчерашнее ожидание, так и утреннее наслаждение было бессознательно...

О великая таинственная ночь! О, светлое, торжественное утро! Если забуду тебя, если останусь равнодушен к тебе, если перестану слышать те речи и словеса, коих гласы слышатся в тебе всякой душе верующей, — стало быть я забуду свое детство, свою жизнь и самую вечность... ибо что иное вечность блаженная, как не вечная радость младенца перед лицом Божиим!  

Тина Гай

Related posts

• Недолюбленные дети. Современная притча
• Жизнь "до и после"...
• Два образа любви. Рахиль.
• Арт-студия «Дети Марии» и не только…
• Саша Черный: Эмиграция
• Профессор для школы
• Девочка и Волк
• Детская тема в русской живописи: Серов и Серебрякова
• Бефана и Праздник трех Королей
• Католическое Рождество