Она меня приметила первой. «Я здесь всех знаю, а тебя вижу в первый раз. Ты приходи стоять на свечах.

Возьми у батюшки благословение и стой. Мы все равны перед Богом.

Возьмешь масличко на каноне, смажешь - и стой. Людей не хватает. Особенно вечером беда.

Певчие сами свечи зажигают. Сколько раз говорили отцу Олегу, чтобы стояли на свечах постоянные люди. Не ставит».

«Ты не оборачивайся назад (это на первой неделе Великого Поста при причастии в пятницу), потому что все твои грехи остались позади. Прости меня, грешную, и не обижайся. Так меня учили, и я так учу».

Я ее приметила тоже первой из всех прихожанок храма из-за удивительной слаженности в стоянии за свечами. Все движения показывали, что стоять ей здесь привычно: ни одного лишнего движения, все выверено до миллиметра, красиво, профессионально, экономно.

Я смотрела как завороженная и удивлялась, потому что видела впервые такой лад в стоянии. Сама стою на свечах как новичок, слежу за каждым своим движением, думаю, как взять, как поставить, как зажечь, как лунку свечную очистить, как снять оплывы со свечи, думаю, что думают другие обо мне и моих движениях. Интеллигентские привычки.

А у нее - все естественно, без напряжения, само собой разумеющееся, без натуги и искусственности. Позднее она рассказывала о себе так же спокойно, естественно и просто. Что постоянно ездила в Кистеневку, где находится храм, построенный еще в 16 веке, который не закрывался даже в самые лютые атеистические времена, когда храмы закрывали, монахов изгоняли, священников убивали.

И с каким замиранием сердца рассказывала, как батюшка того храма менял при всем народе в Великую Субботу великопостное священническое облачение на праздничное, блестящее, все шитое золотом, старинное. Как ездила в Анзирку и жила там несколько дней, только вот сейчас стала стара и не может уже так работать, как раньше.

«А там ведь трава вырастает огромная, приедешь, и надо все быстро выполоть. Мыслимое ли дело? Конечно, им нужна помощь. Там ведь хозяйство большое, а живут постоянно только три старухи».

А как неожиданно у нее покраснел нос, и слезы покатились по щекам, когда рассказывала о батюшке митрополите Серафиме (Чичагове), его приходе к Серафиму Саровскому, его трудах по восстановлению истории Дивеевской пустыни. Казалось бы, что ей Чичагов?

Священник из далекого начала ХХ века. И как она сокрушалась, что не может поехать в Дивеево сейчас, потому что нет денег, а раньше не думала, что не сможет больше увидеть Дивеево. А была там 7 раз.

При этом без тени сомнения вытащила из своего худенького кошелька две 50-ти рублевые купюры и пошла подать знакомой по храму, которая когда-то год там убиралась, а сейчас не может, потому что сын лежит в больнице, ему нужен уход, и она в материальном затруднении.

И в то же время, со слезами на глазах, посетовала, что раньше никогда ничего из храма не брала, а вот пришли времена и вынуждена брать по бедности. И насколько для нее это оскорбительно, унизительно, хотя никто более нее из прихожан не заслужил даров храма, потому что каждый день с утра она в храме и обязательно встает на свечи.

Больная, но не говорит прямо, чем. Сказала уклончиво: «Нервы у меня не в порядке, что ли», когда спросила ее «Ноги болят?». Живет с сыном, который один, без семьи. Выросла в Елабужском районе и помнит еще, как назывался этот район до революции:

«Елабужский район Вятской губернии. Вот как он назывался, и никакой Татарии не было. Все была Россия. И тогда отсюда никто не уезжал в Россию, как сейчас уезжают».

Сколько же ей лет? С 1931 года. Она всегда приходит на помощь первая, но никогда не просит помощи сама, если только к ней не подойдешь и не предложишь помочь. Уходящая натура, настоящая русская женщина-крестьянка, незаметная, тихая, смиренная, в которой живет Дух Божий и которой держится Россия.

Она несет в себе дух дореволюционного русского православия, которым так же естественно живет, как и дышит. И это так странно, как будто попадаешь в дореволюционное время, в историю.

Ими, этими старушками, держится вера православная и русский дух. И без них нет России. А как она вспоминала землю крестьянскую! «Вот раньше, когда мы пахали, земля была жирная, глубокая, настоящая. Не то, что здесь, у храма».

Матушка - любовь истинная, православная, русская, алмаз чистый, смиренный, кроткий. Это розга еще той, старой, дореволюционной православной России. Отживающая свой век веточка, пронесшая через все перипетии века двадцатого верность Лозе.

Тина Гай