Джон Донн, как юрист и адвокат, доказывает на множестве примеров, что как не каждое убийство является умышленным и не каждый убийца – преступник.
Так и в случае с самоубийством: не каждый, кто убивает себя сознательно является убийцей и грешником.
Он анализирует самоубийство Самсона, Сенеки, Катона и других великих самоубийц, включая Иисуса Христа, который тоже идет на смерть добровольно.
Жизнь поэта в этот переходный период постепенно разворачивается совсем в другую сторону:
он становится помощником Томаса Мортона, который позднее был возведен в епископскую должность. Джон Донн выступил в качестве оппонента католиков и иезуитов, к которым когда-то принадлежал сам.
Его книги «Псевдомученик» и «Игнатий и его конклав» стали пропуском в новую жизнь: священника и величайшего проповедника Англии. Уже на следующий год совместной работы Мортон предложил поэту принять священнический сан и обещал хороший приход, на что последовал отказ.
Джон Донн считал себя не готовым к такому служению. И это было правдой: он по-прежнему надеялся сделать светскую карьеру и продолжал поддерживать связи с влиятельными лицами, политиками, богатыми меценатами, поэтами и духовенством.
В 38 лет Джон Донн наконец-то помирился с тестем и получил наследство жены; за полемические работы против католиков – получил степень магистра искусств Оксфорда, а мода на поэзию в светских кругах делает его востребованным поэтом.
Он усиленно пытается преодолеть свои сомнения в вере, которые окончательно удастся рассеять только после смерти жены и любимой дочери Люси. А пока он знакомится с богатым спонсором и главным своим покровителем Робертом Друри и пишет поэму «Анатомия мира», наполненную мистикой, медитацией и представлениями о Женщине, жизни, смерти, грехе, загробной жизни.
Поэма посвящалась годовщинам смерти пятнадцатилетней дочери Друри Элизабет, но он ее никогда не видел и вложил в поэму свои мысли о мире и грехопадении.
Представь: мир — мёртв. Его мы расчленять
Начнём, чтоб анатомию понять.
Как лицемер-наследник, юный мот,
Отцовский гроб слезами обольет, —
Так предстоит нам в траур облачиться,
И пусть наш плач окупится сторицей.
("Анатомия мира". Вступление)
Вскоре Роберт Друри берет его с собой в Германию, а по возвращении поэт вместе с многочисленной семьей поселяется в его имении. Так в сорок лет, казалось, кончается полоса неудач и бедности. Он становится вхож в высшие круги знати, он - любимец короля Иакова I, которому посвятил книгу "Псевдомученики", вскоре он снова избирается в члены парламента и его нарасхват приглашают на светские приемы.
Но неожиданно в сорок два года он принимает священнический сан и полностью отказывается от светской жизни. Выбор был не случаен: в последний период он самостоятельно изучает богословие, чтобы, наконец, для самого себя рассеять сомнения и определить, где настоящая вера, в какую церковь идти, во что верить.
В результате размышлений Джон Донн пишет трактат «Опыты в богословии», за который Кембридж присваивает ему звание Доктора богословия. Спустя два года после рукоположения в сан священника собора святого Павла Лондона умирает его муза, любовь и жена Анна, поддерживавшая его в критические минуты. В семнадцатом сонете он описывает смерть жены и свою реакцию на нее как на Прозрение.
Когда я с ней — с моим бесценным кладом —
Расстался и ее похитил рок,
То для меня настал прозренья срок:
Я, в небо глядя, с ней мечтал быть рядом,
Искал ее, и встретился там взглядом
С Тобою, ибо Ты — любви исток!
Это было таким ударом, который он с трудом перенесет. Финансовые трудности, смерть детей и близких друзей были только прелюдией. Отсюда начинается последний период жизни, личный разговор и его дуэль со смертью.
Смерть, не тщеславься: се людская ложь,
Что, мол, твоя неодолима сила…
Ты не убила тех, кого убила,
Да и меня, бедняжка, не убьешь.
(Сонет X)
В религиозной поэзии Джон Донн обращался и раньше. Известен его цикл сонетов «Венок», в котором он славит основные вехи жизни Спасителя: Благовещение, Рождество Христово, Храм (Иисус-отрок в храме), Распятие, Воскресение, Вознесение.
Но здесь еще нет той глубины, которой отмечены его последние стихи и проза: Священные Сонеты, Гимны, "Обращение к Господу..." и последняя проповедь «Схватка со Смертью».
В них Джон Донн со свойственной ему логикой, интеллектом и образностью излагает свое понимание рождения, жизни и смерти, искусство умирать. Смерть становится постоянным спутником его стихов и проповедей. Так "Обращение к Господу..." он начинает словами:
"Мне выпало родиться трижды: первое рождение - рождение естественное, когда явился я в этот мир, рождение второе - сверхъестественное, когда принял я рукоположение, и ныне я родился в третий раз - и сие рождение лежит вне естественного порядка вещей, ибо я вернулся к жизни, будучи тяжко болен, но восстав от недуга" .
И далее в первой медитации пишет то, что покажется многим кощунственным, потому что забота о здоровье сегодня превратилась в какую-то манию:
"Мы ревностно заботимся о нашем здоровье, тщательно обдумываем питание и питье, принимаем во внимание, каков тот воздух, которым дышим, совершаем упражнения, что пойдут нам во благо: мы тщательно вытесываем и полируем каждый камень, который ляжет в стену этого здания; наше здоровье - плод долгих и регулярных усилий; но - мгновение ока - и пушечный залп все обращает в руины, разрушает и сравнивает с землей; болезнь неизбежна, несмотря на все наше тщание, нашу подозрительность и пытливость; более того, она незаслуженна, и если мы помыслим ее как приход врага, то она разом шлет нам ультиматум, покоряет нас, берет в полон и разрушает до основания".
Джон Донн болезнь воспринимает не как врага, а как благо, как некий алхимический сосуд, в котором переплавляются душа и мозг человека, обретая совершенно иное качество. Так поэт обнаруживает новый пласт своей философии - алхимический, который излагает на своем примере. Он выживет благодаря молитве и своей вере.
(Окончание
Тина Гай
Интересно? Поделитесь информацией!
Related posts
- Белое Богоявление
- Праздник Благовещения – первый день нового мира
- Пасха. Христос Воскресе!
- Православная и католическая икона. Часть 2.
- Григорий Палама - мистик и великий святой
- О соли
- Триодь Постная. Постимся постом приятным...
- Песнопения Преображения Господня
- Православная и католическая икона. Часть I.
- Дорога к храму. Париж-13
Согласна с Вами. Матросова, который амбразуру закрыл своим телом, по какой части рассматривать? Если с точки зрения религии, то как самоубийство, а если с точки зрения подвига и защиты Отечества — то правая смерть. Мертвые сраму не имут, говорили в старину русские воины. Смерть смерти рознь. И те ребята, о которых Вы упомянули, относятся вовсе не к самоубийцам, а к героям. А Маяковский, Есенин, Цветаева — да самоубийцы, но к каждому из них у меня отношение разное. Цветаеву люблю, она никогда ни под кого не подстраивалась. А с Маяковским и Есениным у меня отношения сложные.
Здесь я только напишу одно: в самоубийстве я тоже считаю, что не всегда грех, что ли. Но, наверное мне нельзя говорить о грехе, так как я скорее язычник или Фома неверующий, потому как уже писал, не христианин, не мусульманин, не евроей, не … В общем азиат и мне нравится. Но я не буду в религию лезть — существуют они, пусть. Теперь человечеству некуда деться. Я о том, что самоубийство не всегда однозначно. Только что прочитал статью в местной газете, воспоминания об Афгане, о подвиге Героя Советского Союза старшем сержанте и бое батальона ВДВ в засаде против полка изменившему правительству Афгана. Так он и два товарища — разведчика погибли страшно. Но гранату последнюю он зажал под мышкой и взорвал себя вместе с этой сволочью, которая теперь людьми называется. Это что не самоубийство. Оно было сознательное. Это не Маяковский или Есенин — где всё туманно. Это не Фадеев — где практически ясно. Так какой грех на них, если они даже может и не верили в бога. Или их тоже по разному называть будут- пацана 21 года ст. сержанта — Героем, стихоплётов — убитыми и неугодными власти или кому-то ещё, умудрённого жизнью писателя — дураком, что всю жизнь врал за блага, а благами кормил и себя, и семью и всех гадов вокруг себя.
Извините, что только одно затронул. Остальное не моего ума. Я азиат — и радуюсь, что ни Европа, ни Америка, ни Союз не сумели переделать моё сознание.