(Начало 1, 2, 3) Мое  обращение к Богу начиналось с восторга, подтверждение чему мой дневник. Все тогда было впервые, все давало пищу к размышлению, все было другим, не таким, как в миру. Но особенно сильное впечатление, которое сохранилось до сих пор и каждый год только усиливается, связано с Великим Постом и Страстной седмицей.

Чтобы узнать великопостные богослужения, я каждый день ходила в храм, выстаивала многочасовые службы, а дома изучала богослужебную литературу. Когда решила узнать службу досконально, вычитывала все богослужебные книги (Псалтирь, Постную Триодь, Ирмологий, Часослов и др.) дома в том порядке, как они читались в храме. Это была хорошая школа и всем, кто хочет узнать богослужение, советую больше разбирать службу дома.

Именно в тот период закладывалось то, что со временем отстоялось и осталось во мне уже навсегда: благоговение перед великопостными службами и  песнопениями, перед всем строем постной Триоди. Потому что и служба, и песнопения, и молитвы Великого Поста - самые древние из всех церковных служб, что чувствуется в каждом слове, в каждой ноте, в каждой молитве.

Все здесь пропитано древним христианским духом, духом святых подвижников и молитвенников, писавших трипеснцы, светильны, акафисты, ирмосы, тропари, кондаки. Из всех служб больше всего люблю службу Чистого четверга, первое  впечатление от которой сохранилось в моем дневнике, и Великой субботы.

Сейчас, спустя почти двадцать лет, ушел наивный восторг, пришла трезвость и по отношению к церкви, и по отношению к священникам, и по отношению к многим нестроениям в церковной жизни, и главное - к себе. И сегодня время, когда начинается и заканчивается Великий Пост,  для меня особенное, из которого возвращаюсь к прежней жизни и прежним занятиям с большим трудом.

Итак, продолжаю размещать свой дневник, который относится к первым временам моего воцерковления, к первой моей страстной седмице Великого Поста.

 

05 апреля 1999 г.

Страстная неделя Великого поста. Последняя. Будет очень тяжело. Вчера, когда была на литургии, меня почти не раздражали ни прихожане, ни детский плач, ни разговоры. Как всегда, перехватывает горло, когда начинают петь Символ Веры, еле сдерживаю слезы, не могу выговорить ни слова.

А еще прилепилась к какому-то молодому мужчине. Его я уже давно приметила. Он постоянно и регулярно ходит в церковь, а главное - глаза, глаза его – необыкновенные. Ничто из происходящего вокруг его не касается. Он весь там, в молитве. 

И я будто заряжаюсь от него. Одет он чрезвычайно неприметно, на грани бедности, но лицо его – чудесное! А народ у нас больше суеверный, чем воцерковленный, но тяга к Богу…. Откуда? Потому что ничего у народа не осталось?

09 апреля 1999 г.

Вчера был необыкновенный день. Чистый четверг. Я первый раз причащалась по-настоящему с настоящей исповедью накануне.

Леонардо Да Винчи. Великая вечеря

И вчера же вечером мне было очень плохо! И морально, и физически, после еды. Не такой обильной, но для моего ослабленного постом организма, очень обильным. Мне казалось, что уже не доживу (в который уже раз за пост) до утра. Во время поста несколько раз умирала в буквальном смысле слова.

Сегодня, вот сейчас, пришла в голову мысль, что многие просто играют в религию, потому что они не знают, что делать со своей жизнью. Человек готов на что угодно, только бы забыть бессмыслицу жизни: играть в тряпки, в семью, в Бога (чтобы «Не видеть ее, страшную» - Л.Н.Толстой).

Пожилые  женщины-прихожанки, наверное, глубоко верят в то, что Он им поможет в их несчастных судьбах и потому выдерживают всё: многочасовые (по шесть-семь часов!) стояния, поклоны, приношения, изнанку жизни, лишь бы появился хоть какой-то смысл в жизни и чтобы кто-то им помог его обрести.

А священники? Смотрю на этого молодого священника (еще и тридцати, наверное, нет) играет всерьез и очень возмущается, когда другие нарушают правила  игры, или когда он чувствует какой-то подвох. Он очень мне интересен.

Джотто. Умовение ног ученикам

В конце службы, после пятичасового стояния, когда уже у измученных пожилых и откровенно старых женщин (ни одного мужчины!) силы были на исходе, они суетливо начали двигаться, чтобы размять застоявшееся тело:

готовясь к причастию, прикладывались к кресту, делали земные поклоны, вставали в очередь, готовили деньги, разговаривали… Одним словом, разряжались. А этот мальчик, для которого в его правила игры не входит такое поведение прихожан, вышел из алтаря и, как строгий воспитатель, стал грозить уставшим старушкам от имени Бога.

Бог в очередной раз стал пугалом. Почему? Зачем? Он говорил все правильно, но как-то безжалостно, без любви: «Кто не должным образом подступится к Крови и Телу Христову, тот умрет. В чем проблемы? Вы выстояли всю службу, а в конце вдруг зашумели».

И далее, как будто почувствовав свою неправоту, продолжил: «Я не осуждаю, а напоминаю». Он хранил правила и закон, напоминая о них. Конечно же. Так положено! Это в маленьком приходе. Здесь все так интересно, гораздо интереснее, чем в большом, куда в праздник приходят сотни и никому из клира и священников нет дела до прихожан. Главное, чтобы пришли!

А здесь молодой священник служит всерьез, и он мне нравится своим отношением к делу. Он действительно верит в правила, а иначе как жить и как служить?! А ему еще приходится копаться в человеческой помойке (исповедях). Священник, принимающий исповеди, похож на ассенизатора. Ему выкладывают всю грязь души, а он должен слушать все беспристрастно, но у этого молодого священника пока плохо это получается.

С.Милорадович. У исповедника. 1915

Меня  спросил: «Вы сами-то верите в то, что написали?» Или другой вопрос, который его почему-то заинтересовал больше всего остального, хотя это естественно, т.к. по-человечески понятно. Но, видимо, очень представимо и, наверное, испробовано на себе. «Как это у вас? В какой стадии? Вы боретесь или все закончилось или как?»

Чисто мальчишеский вопрос. И когда ответила, что борюсь, но не стала клясться, что все, тогда он опять возмутился (как на службе перед причастием). «Как же, это же грех, а вы целуете Крест и Евангелие! Это же не просто Крест. Это же тогда поцелуй Иуды!»  И опять: «Я не осуждаю, но предупреждаю».

Он просто не опытен и не знает, что делать, когда что-то или кто-то нарушает правила, в которых  живет он, но не другие. У него нет жизненного опыта, но он уже знает, как надо - по правилам. И чтобы удержать прихожан в рамках должного, использует страх перед священными предметами (Чашей, Евангелием, Крестом).

Этот Ветхозаветный подход (!), видимо, вообще характерен для нашей возрождающейся Церкви. Но тысячу раз прав Спиноза, когда говорит, что Бог разговаривает тем языком, какой понимают простые люди. Самое примитивное – это страшилки и ужастики: умрете, если непочтительно будете себя вести. Наверное, этот молодой священник думает, что именно такой язык народ поймет - язык страха.

В Ветхом Завете устанавливался внешний Закон и страх там был внешним орудием, нужным, чтобы возникло почитание  Бога. Но ведь в Новом завете - не через страх, а через любовь, и конечная цель – тоже любовь. Наша церковь, представляется мне, во многом ветхозаветной. В новозаветной – Бог внутри и нет необходимости дополнительного устрашения. Главное, что я сам скажу моему Богу.

Вдруг поймала себя на том, что сама играю, играю с жизнью, и как все люди, пытаюсь обхитрить не смерть, а жизнь. Самое интересное в жизни – сама Жизнь и то, как она пробивается сквозь смерть, сквозь всё.

09 апреля 1999 г.(вечер,  продолжение)

Бешеная энергия!!! Все не напрасно: ночные бдения, многочасовые службы, посты. Это состояние ни с чем несравнимо! Пишу и пишу, не могу остановиться. Удивительное состояние. А всего-то 40 дней кое-как попостилась, а если 40 лет?! Да тут не только исцелишь и увидишь написанное через запечатанный конверт...

Сознательное подчинение жизни чему-то сверхценному. Только тогда начинает пробиваться и упорядочиваться Жизнь. Человек либо сам связывает и упорядочивает хаос, либо хаос вяжет его. Когда приходишь в сознание, трезвеешь от свободы, которой воспользовались другие без твоего ведома, видишь себя повязанным со всех сторон.

И, чаще всего, снова закрываешь глаза, сердце и душу, чтобы не видеть ада, в котором оказался. Но если есть мужество оставить глаза открытыми, тогда - горе другим. Тогда бунт против других, бунт, потому что ты – раб других, а раб может только бунтовать. 

Схождение благодатного огня

Церковь – зона иррационального: подношения, милостыни, многочасовые молитвы, бдения, послушание. Все рационально с Божественной точки зрения и нерационально – с человеческой. Нерациональная рациональность. Смысл, великий смысл церковной жизни – в постоянном длении и воспроизведении жизни  нерациональной, сверхъестественной, сакральной.

Церковь – не здание, а пространство соединения Бога и человека через растяжку "нерациональное - рациональное". Посещение церкви – это не поход в кино или на концерт. Это выход в иной мир, в инобытие, в нерациональность, где все живет по законам искусственного, где нет места хаосу и свободе от.

Это машина, где все – по правилам человеческого пробуждения, человеческого очищения. В мирском нет такой машины. В нашей жизни священное и профанное разделены, человек прыгает туда и сюда, связывая эти два пространства через внутренние смыслы: в божественном человек слишком мал, а в мирском - слишком велик.

Внешний закон руководит смертью, внутренний - Жизнью. Жизнь как награда, бессмертие как благодарность. Спиноза: «Соединение ума с Вечным никогда не может закончиться смертью. Смертью заканчивается только конечное, а бесконечное всегда заканчивается вечной жизнью».

Положение во гроб. Мозаика храма Воскресения Христова в Иерусалиме

Когда подходишь к моменту открытия глаз, когда не понимаешь, что делать со своей жизнью, данной тебе не по твоему желанию, а ты должен эту жизнь превратить  для себя и других в иное, вот тогда разверзается пропасть.

Потому что жизнь изначально дается тебе как биологическому существу, как животному, а надо превратить ее в  данность как человеческому существу. Это и проблема и задание на всю жизнь. 

Как животное и биоид, ты умрешь, как человек – обретешь бессмертие! Как человек ты живешь и после биологической смерти. Жизнь человеческая – вечна, человек никогда не умирает. Он остается жить в сакральном пространстве, в вечности. И ради этого стоит жертвовать. 

Я хочу бессмертия, я верю в вечную жизнь. Она – в культуре, в Царстве Божьем. Этот пафос – предпасхальный. Сегодня пятница. Сегодня Иисус Христос распят на Кресте и умер! Умер, но послезавтра Он воскреснет!

Анастасис. Воскресение Христово

(Окончание следует)

Тина Гай

Related posts

• Иконография праздника Входа в Иерусалим
• Белое Богоявление
• Расслабленный. «Встань и ходи!»
• Патриарх Никон. Часть 1
• Вознесение. Дальше дело за нами...
• Симона Вейль. Путь Креста
• Спас Нерукотворный.
• Авессалом, Авессалом
• Пьер Абеляр. У времени в плену...
• Рене Генон: Восток и Запад