(Начало здесь) Героиня одного известного фильма говорит: «Пишите письма». Жаль, что традиция эпистолярного жанра умерла безвозвратно. Письма – особая форма общения, в которой авторы рассказывают не только о себе, но и о своем времени. Что бы мы сегодня знали о Пушкине, Дельвиге, Вяземском, Жуковском, etc., если бы не их письма!?

Письма Андрея Платонова, собранные в одном томе, говорят о творчестве и биографии писателя не меньше, чем его проза. Один из самых загадочных в истории русской литературы писатель, чье имя окружено слухами, легендами и почти мистической тайной, был человеком замкнутым, неразговорчивым, хмурым.

Он почти не имел друзей и о нём почти не осталось воспоминаний. К счастью, Андрей Платонович любил писать письма, писал их часто и много. Далеко не все из них сохранились, часть утеряна безвозвратно, но даже то, что удалось собрать и издать в обширном томе «…я прожил жизнь...», раскрывает многие тайны его жизни и любви.

Одним из главных открытий эпистолярного наследия писателя является тайна его отношений с самым близким ему человеком – с женой и матерью двоих его детей, к которой всю жизнь испытывал мучительную, страстную и всепоглощающую любовь.

Однажды Платонов начал писать любовный роман в письмах, но не закончил. Однако предисловие к нему он написал. Вот несколько пронзительных строчек из этого предисловия, выстраданных писателем:

«… любовь – язва нашего сердца, делающая нас умными, сильными, странными и замечательными существами <….> В чем увлекательность и интерес любви для стороннего наблюдателя? В простом и недостаточно оцененном  свойстве любви – искренности. <….>

Любовь – мера одарённости жизнью людей, но она, вопреки всему, в очень малой степени сексуальность. Любовь страшно проницательна, и любящие насквозь видят друг друга со всеми пороками и не жалуют друг друга обожанием.

… любовь, как всякую природную стихию, можно приложить иначе. Как электричеством, ею можно убивать, светить над головою и греть человечество. <….> Дело в том, как и кто ею пользуется, - вернее, кто ею одержим.

… любовь существует, …она то сияет, то льется черной кровью страсти, то страдает яростной ревностью, то глухо бормочет, отрекаясь от себя. <….>

Вероятно любовь вначале только количественно отличается от жизни, зато потом это количество переходит в качество – и получается почти принципиальная разница между любовью и жизнью. В конце концов – я не знаю, что это такое. Но посмотрите, - какое это замечательное явление – не хуже ветра и дороги». (Отрывки из повести в письмах «Однажды любившие»)

Далее писатель  приводит несколько выдержек из своих писем жене, изменив год написания и имя автора. Но повесть так и не была окончена. Сейчас, когда вышла замечательная книга с его письмами, можно попробовать "написать" такой роман. По крайней мере, дать представление о том, каким бы он мог быть.

1921 год, года встречи с Марией Кашинцевой

…Мария, вы та самая, о которой я одиннадцати лет написал поэму… <….> Я знал Вас всегда. Вы сказали раз, что во мне много жестокости, а во мне много боли. <….> Вы моя смерть и моё вечное воскресение. <….> … далёкая Мария, поймите мою смертную тоску и неимоверную любовь. Только теперь я родился. Я вас смертельно люблю. Я не убью себя, а умру без вас, у меня всё растёт и растёт сердце.

…Маша. Знаешь, как нет во мне страсти к тебе и есть только что-то другое… не страсть во мне, а песнь, а музыка души. Страшная сила скопилась во мне и предках моих за века ожидания любви, и вот теперь эта сила взорвалась во мне. <….> Прощай, неизъяснимая, у меня любовь рвет сердце и душа стала бездной, где крутится пламя тоски по тебе.

….Зачем так рвете сердце, Мария? По всему телу идет стон от тоски и любви. Зачем и за что я предан и распят, и нет, и не будет конца. Но знайте, будет и мне искупление. Если его нет – я сам сделаю его. Будьте вы прокляты, единственная, родная и бесконечная моя.

… Как хорошо не только любить тебя, но и верить в тебя как в Бога, но и иметь в тебе личную свою религию. Любовь, перейдя в религию, только сохранит себя от гибели и от времени. Как хорошо в этом Боге не сомневаться, имея личность Божества перед собою. Любовь есть собственность, ревность, пакость и прочее.  <….> В обоготворении любимой – есть высшая и самая прочная любовь.

…Моя любовь имеет вселенское значение… Мы сейчас в фокусе, в предельной точке, на неимоверной высоте, между всеми вселенными, в центре всех холодных миров и ослепительнее самых озаренных звёзд. Вы – мой экстаз. Вы – моя Великая Мама, вы иной и последний мир для меня и для человечества. Вы обитель нежности и доброты, последнее, сверкающе, горящее и зажигающее диво. Если Вселенной суждено спастись - спасете ее вы, через мое сердце и мой мозг. Меня нет – есть вы.

1926 год. Пять лет спустя

…Мне очень скучно. Единственное утешение – это писать тебе письма…. На службе гадко. Вот когда я оставлен наедине с своей душой и старыми мучительными мыслями. Но я знаю, что всё, что есть хорошего и бесценного (литература, любовь, искренняя идея), всё это вырастает на основании страдания и одиночества. Поэтому я не ропщу на свою комнату – тюремную камеру – и на душевную безотрадность.

… Я не ною, Мария, а облегчаю себя посредством этого письма. Что же мне делать? Я вспоминаю твои слова, что я тебе изменю и т.д. Ты посмотри на меня, на всё – чем и где я живу, - и тебе будет стыдно и смешно. Мне как-то стало всё чуждым, далёким и ненужным. Только ты живёшь во мне – как причина моей тоски, как живое мучение и недостижимое утешение.

... Помнишь эти годы? Какой мукой, грязью и нежностью они были наполнены? Неужели так вся жизнь? <….> Я так многое хочу тебе сказать, но почему ты молчишь? Неужели и теперь я чужой тебе. Неужели Москва тебе всего дороже? А мне ничто не дорого, кроме твоего благополучия. Не знаю, будут ли у меня деньги, чтобы приехать на праздник, вам же я вышлю. <….>

…я тебя никогда не обманывал и не обману, пока жив, потому что любовь есть также совесть, и она не позволит даже подумать об измене; по ночам я обнимаю тебя и даже совокуплялся с тобой во сне, - прошлую ночь у меня вышло то, что бывало у тебя на животе, когда мы жили вместе и спали рядом;

…жить отдельно я не хочу и не могу (зачем пытать себя и мучиться?); в Тамбове жить можно хорошо, если бы мы жили вдвоем; но ты не поедешь, и вот почему: во мне ты разочаровалась и ищешь иного спутника, но, наученная горьким опытом, стала очень осторожна; в Москве поэтому тебе жить выгодней одной, чем в провинции со мной (твоим мужем).

… Я не могу жить без семьи. Я мужчина и говорю тебе об этом мужественно и открыто. Мне необходима ты, иначе я не смогу писать. Как хочешь это понимай. Можешь использовать это и мучить меня.

1927 год

Маша! …Как странно ты себя ведешь: скрыто, хитро и дипломатично. Я этого не заслужил. Не следует меня обвинять в том, в чем ты сама повинна.  <….> Как ты встречала Новый год, любимая моя? …Не изнасиловала ли тебя там пьяная компания? Ведь ты не скажешь правды всё равно.

… в Москву больше я не поеду. ... Всего вероятнее, поеду с экспедицией на Алтай или в Забайкалье. Иначе нас задушит нищета. Странно и мучительно пошла наша жизнь. Пять прожитых вместе лет, пять лет вспоминаются как счастье. Пусть в этом счастье было много темных пятен, но сердцевина его была горяча и чиста. 

<….> Наверное, правда, что ты, как все люди, любишь что-то другое, но только не несчастье другого, хотя бы и близкого. <….> Ничего не могу сказать тебе хорошего. Ты знаешь (хотя откуда тебе знать?), в какой заброшенности я живу? В тюрьме гораздо легче. Я двое суток (1 и 2 января) был один и не сказал ни слова. Хотя, быть может, это подготовка к тому большому страданию, которое меня ожидает в будущем.

<….> Мария! Мне скучно, а память о тебе укрепляет меня. Я знаю, что эти буквы увидят через день-два твое лицо, и я завидую им. <….> Два огня сжигают меня: тоска по тебе и борьба за успех на работе. …Но тоска по тебе сильнее и я пожертвую ей своей карьерой. Знаешь ли ты, что значит прийти в 4 часа домой и сидеть в холодной тишине до 12, до 1 часа ночи! Так я живу каждый день.

Отсутствие тебя сказывается и на моей литературной работе. Но какая цена жене (или мужу), которая изменяет, ищет другого и забывает так быстро! Это дешево стоит. Но любим-то мы сердцем и кровью, а не мозгом. Мозг рассуждает, а сердце повелевает. И я ничего поделать не могу, и гипертрофия моей любви достигла чудовищности. Объективно это создает ценность человеку, а субъективно это канун самоубийства.

<….> Моя жизнь застыла, я только думаю, курю и пишу. Если бы ты захотела, ты всё могла изменить. Но ты ничего для меня не хочешь. Твои поступки, твои письма говорят о твоей неприязни ко мне. Пусть нас рассудит сама жизнь.

<….> С тобой трудно переписываться. Всегда ты в удивлении и претензии. <….> В любви человек беззащитен и идет на те унижения, на которые я иду ради тебя и сына. А следовало бы петлю на горло. <….> Пожалуйста, не выдумывай своих мыслей, а продумай только то, что я тебе написал. …ты всегда понимаешь меня как-то исподволь, и сам удивляюсь твоему толкованию моих мыслей. Ты мне приписываешь то, что мне и в голову не входило.

<….> Извини за прошлое письмо. Я был очень растревожен твоими выпадами и открытой ненавистью ко мне. Ты знаешь, что дурным обращением даже самого крепкого человека можно довести до сумасшествия. Я ведь работаю как механизм и очень утомлён. Ответь – ты не хочешь приехать ко мне?

Много раз я просил тебя об этом. Ты ничего не ответила. Подпиши договора и приезжай. Только приезжай для радости и покоя, а не для дурных драм. Я сделаю всё, что возможно в тамбовских условиях, чтобы тебе было хорошо. Всё это возможно тогда, если ты в Москве не сошлась с кем-нибудь. Я ведь догадываюсь, что без меня там «дым коромыслом».

Тем более, что ты меня хронически обвиняешь в измене. Это как раз заставляет думать о тебе как нечестной жене. Ты сама вызываешь такие мысли. И эти мысли стали во мне трезвым убеждением, а не бешеной ревностью, как было раньше.

<….> Жизнь тяжелее, чем можно выдумать… Скитаясь по захолустьям, я увидел такие грустные вещи, что не верил, что где-то существует роскошная Москва, искусство и прочее. Но мне кажется – настоящее искусство, настоящая мысль только и могут рождаться в таком захолустье, а не в блестящей, но поверхностной Москве.

<….> Извини меня, но я ничему хорошему не верю. Всё, что я пишу, питается из какого-то разлагающегося вещества моей души. Ты, конечно, гораздо большая оптимистка, чем я. И это мне нравится в тебе (сам этого не имею)....Ты могла бы быть счастлива и с другим, а я нет.

<….> Я как-то долго представлял в воспоминаниях нашу первую встречу, наши первые дни. Помню, какая ты была нежная, доверчивая и ласковая со мной. Неужели это минуло невозвратно? Дальше того, как я тебя обнял и поднял твою юбчонку в темных сенях, я не хочу вспоминать. Отсюда началась ложь.

<….> Ты знаешь, мне пришло в голову: если собрать твои и мои письма, проредактировать их, переделать, - то можно составить интересный роман….

(Продолжение здесь)

Related posts

• Чего Лия добивается слезами, Рахиль добивается радостью
• Ар нуво: женщины Альфонса Мухи
• Женщина за...
• Сестра милосердия
• Игуменья Митрофания. Окончание
• Париж-8. Музей Пикассо. Часть 2
• Оправдание женщины: Аполлинария Суслова
• Анна Силивончик
• Симона Вейль: она вернула миру вертикаль
• Непокоренный Зверев. Часть 2