Один из лучших советских поэтов второй половины двадцатого века  Давид Самуилович Самойлов стоит в одном ряду  поэтов-фронтовиков поколения сороковых. Их не так много, но  все имена – на слуху: Юрий Левитанский, Борис Слуцкий, Павел Коган, Александр Межиров, Михаил Кульчицкий…

Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.
***

Я вспоминаю Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
Я сам теперь от них завишу,
Того порою не желая.

Тихий, мягкий, исповедальный  голос Давида Самойлова,  в котором как музыкальное сопровождение  всегда присутствуют боль и вина, даже если стихи не военные, одновременно трогает и в то же время заставляет искать ответ на вопрос: «Почему? Откуда?» Одной войной это не объяснить.

Давид Самойлов не был изгоем и бездомным, вечно нуждающимся в деньгах, как, например, Николай Рубцов или Борис Заходер. После войны он почти сразу женился на дочери  известного кремлевского врача профессора Фогельсона Лазаря Израилевича, изобретателя электрокардиограммы, Ольге.

Первая жена Давида Самойлова Ольга Фогельсон

Можно представить уровень благополучия этой семьи, которая практически ни в чем не нуждалась: огромная квартира на Кутузовском, ухоженная дача, материальный достаток, отдых на юге и т.д.. И это – на фоне послевоенной разрухи и голода.

Да и сам Давид Самойлов  вырос в семье врача и переводчицы,  обеспеченной и благополучной. Он - единственный сын и счастливый мальчик, о чем рассказывает в дневнике и стихах. Комфорт всегда был ему необходим.

Но все-таки  в конце жизни он с горечью и самоиронией констатирует: «Если бы я умер в 45 году, в 25 лет, обо мне сказали бы, что из него вышел бы гениальный поэт. Стоило дожить до семидесяти, чтобы доказать обратное».  И в этих словах нет никакой рисовки или кокетства.  Во многом  это - горькая правда.

И хотя поэт и говорил, что наличие у него слабостей - любовь к удовольствиям и «физической» жизни  – единственное, что делает его  поэтом, но  ощущение трагического разрыва между жизнью, что была там и жизнью после - слишком суетливой, наполненной случайными знакомыми,  необязательными связями с женщинами и пьяными загулами  – делает его поэзию философским вопрошанием к себе  и жизни: «Почему так случилось?» и ответом на этот вопрос.

В его поэзии говорит   несбывшееся, растраченное попусту, оставившее свой мертвецкий отпечаток. Оправдывает всю эту пошлость – только жизнь там:

Если вычеркнуть войну,
Что останется - не густо.
Небогатое искусство
Бередить свою вину.

Что еще? Самообман,
Позже ставший формой страха.
Мудрость - что своя рубаха
Ближе к телу. И туман...

Нет, не вычеркнуть войну.
Ведь она для поколенья -
Что-то вроде искупленья
За себя и за страну.

Простота ее начал,
Быт жестокий и спартанский,
Словно доблестью гражданской,
Нас невольно отмечал.

Если спросят нас юнцы,
Как вы жили, чем вы жили?
Мы помалкиваем или
Кажем шрамы и рубцы.

Словно может нас спасти
От упреков и досады
Правота одной десятой,
Низость прочих девяти.

Ведь из наших сорока
Было лишь четыре года,
Где нежданная свобода
Нам, как смерть, была сладка.

Так поэт пишет в свой юбилейный сороковой год жизни, когда вторая половина пути пойдет  уже под горку. К тому времени он уже состоявшийся переводчик, поэт, выпускающий свои сборники стихов, а не только довольствуется публикациями отдельных стихов, хотя переводы – больше для заработка, которые делались не всегда на сто процентов.

Зато в его собственных стихах уже выработался свой поэтический язык, свой почерк, стиль, интонация. Он знает, чему и кому  следовать, какой традиции и каким поэтам: Державину, Пушкину и Хлебникову. Он уже  чувствует слово,  рифму, строй стиха  и уже не нуждается в диалогах о поэзии ни с кем. Даже с собой. Он просто пишет:

Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.
****

Как это было! Как совпало -
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..

Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые...
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
(«Сороковые», отрывок)

Или вот это:

Рукоположения в поэты
Мы не знали. И старик Державин
Нас не заметил, не благословил...
В эту пору мы держали
Оборону под деревней Лодвой.
На земле холодной и болотной
С пулеметом я лежал своим.

Это не для самооправданья:
Мы в тот день ходили на заданье
И потом в блиндаж залезли спать.
А старик Державин, думая о смерти,
Ночь не спал и бормотал: "Вот черти!
Некому и лиру передать!"
***

Был старик Державин льстец и скаред,
И в чинах, но разумом велик.
Знал, что лиры запросто не дарят.
Вот какой Державин был старик!
(Отрывок. Старик Державин).

А еще  «Семен Андреевич» - об алтайском пахаре, спасшем ему жизнь, и «Слава богу! Слава богу! /Что я знал беду и тревогу!», «Пестель, поэт и Анна»,  «Дом-музей» и многие другие. Но если читать только его стихи,  то не понять откуда у него внутренний трагический разлад с собой, трагическое ощущение собственной жизни и жизни вообще, почему он всегда «между».

Между добром и злом, внешней разухабистой и пьяной жизнью и внутренней потребностью  уединения, одиночества, ухода от людей («Как я устал от людей!»). Разгадка – в его дневниках опубликованных только после смерти поэта, с одной стороны, и в воспоминаниях о нем, с другой.

Если их сопоставлять, то возникает ощущение, что речь идет о совершенно разных людях. Все, с кем он общался, дружил, пил знали его весельчаком, оптимистом, легким на подъем, балагуром, юмористом и ему  не надо было искать желающих выпить: желающих всегда было много. Не случайно его стихотворение "Когда мы были на войне" стала народной песней, а казаки считают ее своей, которую пели еще их деды.

В его квартире, а потом - в Подмосковном доме и в Эстонском - гости были всегда. Приходили, приезжали, жили по пятнадцать человек – самое малое. Его вторая жена Галина Ивановна Медведева и мама поэта стояли у плиты и постоянно что-то готовили, жарили, парили, чтобы накормить,  напоить, обогреть.

Они и не подозревали о его  второй, сокровенной, жизни, в которых раскрывается сложный внутренний мир поэта, со всеми его комплексами, едкими замечаниями в адрес многих, с кем был знаком, любовными приключениями и обилием женских имен, с которыми были случайные связи.

Друзья и знакомые
Да, мне повезло в этом мире
Прийти и обняться с людьми
И быть тамадою на пире
Ума, благородства, любви.
А злобы и хитросплетений
Почти что и не замечать.
И только высоких мгновений
На жизни увидеть печать.
***

Упущенных побед немало,
Одержанных побед немного,
Но если можно бы сначала
Жизнь эту вымолить у бога,
Хотелось бы, чтоб было снова
Упущенных побед немало,
Одержанных побед немного.

Вершиной творчества Давида Самойлова стали семидесятые. Здесь уже не только война, но и любовь, и осмысление жизни.

... О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,

И что порой напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься...

Тина Гай

(Продолжение здесь)

Related posts

• Псковская Миссия
• Поминальный ноябрь. Юлия Друнина
• Геннадий Гор: осколки Серебряного века
• Павел Филонов: художник трагедии
• Женщина на войне
• Случаи из жизни времен Великой Отечественной-2
• Д.С.Лихачев о блокаде Ленинграда
• Бессмертный
• С.Федорченко: мистификаторы и литераторы
• Софья Федорченко: цена мистификации