Тареев Михаил Михайлович - выдающийся русский богослов, который рассматривал богословие не как привилегию, а как необходимость, поскольку богослов – это свидетель внутреннего молитвенного опыта, своего опыта, обращенного к живым людям и к живому сердцу.

В IV веке богословствовали все прихожане, во времена арианских споров страсти кипели среди простых жителей Александрии такие, что им позавидовала бы Болотная площадь Москвы сегодня. Богословствовать может каждый, если понимать под богословием личный опыт веры, а именно такой подход в богословии сегодня востребован.

В русской религиозной мысли представителями такого богословствования, которое называется субъективным или экзистенциальным, были не профессиональные богословы-священники, а те, кто никогда этот сан на себя не примерял, кто не уходил от мира, кто искал Бога, ошибаясь и приобретая свой личный опыт веры.

Впрочем, это и не удивительно, потому что, облачившись в рясу, становишься автоматически проводником церковной догматики. А субъективное богословие творили Достоевский, Бердяев, Хомяков, Карсавин, братья Киреевские, Владимир Соловьев, Ильин, Розанов, Тареев, Вышеславцев и многие-многие другие, не носившие священнических одежд. Они рассматривали свою встроенность во внешнюю жизнь, как благо и проживание ее, как источник религиозного вдохновения и творчества.

Родители М.М.Тареева

Они творили в русской традиции философии сердца, которая лишена схоластики и догматичности. Они жили и проживали христианскую истину изнутри, делясь этим опытом с другими, не призывая повторять их путь, а наоборот, искать свой, потому что, то был только их путь и ничей другой.

Они никого ни к чему не принуждали, говорили, что надо слушать свое сердце, идти к вере через свой опыт. И поскольку каждый имеет свой внутренний опыт веры, никому не заказана дорога к богословию, если только понимать его как сердечное, истинно русское, далекое, как ни странно, от аскетическо-патристической, греко-философской и научно-схоластической традиций востока и запада.

Мой личный опыт заставил задуматься о том, почему он привел меня к краху, почему ничего не вышло с воцерковлением, почему церковная жизнь выхолостила внутреннюю жизнь веры. Это, возможно, кого-то заинтересует.

Хотелось бы, того, кто только начинает искать свой путь в христианстве и определять, как ему жить со Христом. Я просто делюсь своим опытом и размышлениями, своими ошибками и своим пониманием, что сделано неверно и трагически ошибочного.

Мой духовник – монах Раифского монастыря - как-то сказал: «Знаешь, матушка, в православии столько течений и разномыслий, что ни одному из них не заказана дорога и всем хватит места, надо просто уметь это видеть и не подводить всех под одну мерку. Потому что все люди разные, а православие и христианство – это, прежде всего, свобода и творчество».

Я тогда не поняла, о чем он говорит, и даже была удивлена, потому что была вначале своего пути. А сегодня главный мой вывод – у каждого своя дорога в христианстве, нет общей мерки, у каждого свой духовный опыт, неповторимый, как жизнь каждого из нас. У кого-то он более удачный, у кого-то менее, но это его, и только его, выстраданный путь, ни плохой, ни хороший, просто он такой, но он есть. И это хорошо.

Плохо, если такого опыта нет, когда следуешь внешним предписаниям и правилам, заданным то ли родителями, то ли крестными, то ли еще кем-то. Почему, например, большинство подростков, выросших, казалось бы, в храме (крестились, причащались, воцерковлялись, ходили в воскресную школу), вдруг, достигнув отроческого возраста, уходят из церкви, как правило, навсегда, и даже рассматривают этот опыт как детский. Возможно, они вернутся в Церковь, возможно...

Меня всегда интересовала субъективность, внутренняя жизнь, чаще трагическая (трагедия научает гораздо большему, чем относительное благополучие), сердце откликается на такой опыт. Так «наткнулась» на философию замечательного русского богослова Тареева Михаила Михайловича (1867-1934), о котором бы хотела здесь рассказать. Именного его философия многое мне объяснила.

Может быть, кого-то заинтересует его имя, кого-то - его философия и богословие, в которых он утверждал, что «наиболее глубокое и сложное … есть интимная духовная жизнь», а кого-то история его одиночества, «смевшего свое суждение иметь».

У него не было учеников, он тяжело переживал свое одиночество и отдельность, хотя после революции стал лидером либерального крыла в Московской Духовной Академии, его назначили главным редактором журнала «Богословский вестник», где до него эту должность занимал о.Павел Флоренский. После закрытия МДА преподавал в нескольких институтах, продолжал научную работу дома, но не ушел в обновленцы, хотя его взгляды было достаточно радикальными по отношению к церкви.

Как лектор, рассказывают, был он неважный: всегда читал по бумажке. Написав магистерскую диссертацию и представив к защите, он 10 лет ждал ее утверждения.  М.М.Тареев, как и А.М.Бухарев, опередил свое время. Тареев был младше Александра Матвеевича, он родился, когда Бухарев уже умирал от чахотки, но творили они в одном пространстве – пространстве сердца.

Тареев считал Бухарева провозвестником русской философии сердца и писал, что его идея, скрепленная личным подвигом, создает ему славу, сияние которой падает на русскую богословскую школу («Христианская свобода»). Через Бухарева Тареев сошелся и с о.П.Флоренским, который очень любил Бухарева, работал над изданием его писем.

Отступление: Вообще верно, что не мы выбираем имена и книги, а они нас. Каждый притягивает то, что ему близко, потому что душа готова к восприятию именно их. Есть в православии принцип: «Подобное познается подобным», в русской пословице этот принцип звучит как

«рыбак рыбака видит издалека».

Он работает во всех ситуациях. Если выражаться современным языком, то есть такие кластеры богословов и писателей, которые окликают друг друга и отвечают друг другу, даже если один живет, а другой уже оставил свои труды.

Исходил Тареев из принципиальной трагичности - двойственности природы человека (плоть и дух), которая окрашивается трагической разорванностью, несовместимостью и несоединимостью. Между ними нет щелей, через которые они могли бы сообщаться.

Каждая жизнь – и мирская (социальная, политическая, культурная) и духовная (внутренняя) – обладает собственной свободой, протекает по своим законам, идет параллельными путями, не пересекаясь. Мирская – по своим, внутренняя – по своим, не связанная с внешними событиями. Он считал, что

«патриотизм можно примирить с Евангелием только при помощи лицемерия и софистики»,

что домострой точно также невозможен, как и любая попытка приспособить Евангелие к потребностям обыденной жизни, что нельзя проповедовать Евангелие детям, т.к. они заведомо Его не поймут, что социальная проблематика вообще лежит по ту сторону Евангелия, что вопросы религиозно-общественных преобразований в принципе чужды Евангелию.

Христианство – это личный подвиг и никакая социальность и церковность здесь не помогут. Церковь – это социальный организм, и, как таковой, он историчен, и также является внешним по отношению к человеку, как и общество. Церковные догматика и обряды не делают человека большим христианином.

Я не просто это поняла, все эти утверждения я прожила. Прожила, имея за плечами неудачную 15-летнюю попытку соединения двух миров, точнее – имею опыт применения церковных норм и догматов к миру.

Тареев М.М.

Не получается, если не впадать в фарисейство и желание подменить одно другим. Не надо вмешиваться в чужую сферу. Тем более нельзя вмешиваться в частную жизнь людей, далеких от православия и вообще веры, но если и верующих – то тоже нельзя.

А навязывание духовников, ограничивая выбор только числом священников храма, из которых только двоих благословили на духовничество, вообще за гранью. Душа человека - территория его свободы, хоть по Богу, хоть по конституции. Покушение на нее чревато той отдачей, которую видим сегодня на примере «Pussy Riot».

Но это одна сторона проблемы. Вторая касается борьбы, которую человек испытывает, начиная осваивать личный опыт христианства, проживая его. Здесь он сталкивается с желанием жить максимально по евангельским законам, жить по идеалу – строго поститься, никогда не говорить неправды, не  лжесвидетельствовать и т.д. а это не получается, потому что каждый из плоти и крови, каждый ограничен в своих возможностях.

И человек срывается в пропасть. Безграничность и недостижимость вечной и идеальной жизни по Богу и ограниченность человеческого существа превращают двойственную природу христианина в трагедию. И выход только один: принять себя, принять свое богочеловечество, смириться и жить дальше по мере сил и возможностей. Человеческое не менее значимо, чем божественное. Стремление стать Богом вопреки человеческому называется религиозным искушением, в которое может впасть любой христианин, особенно начинающий.

Об этом – все богословие Тареева. Оно отличается от того, что слышу в храме на проповедях, обличающих мирских и насаждающих вражду между мирянами и христианами. Поверив им и настроив себя так,  ушла с работы, пыталась служить, воцерковляться, но, положившись на пастырей, оставила собственную внутреннюю жизнь без попечения.

В результате - утрачена способность и возможность  жить в миру: шло время,  слишком жесткие требования, предъявляемые церковными нормами и церковной правдой к мирской жизни привели к конфликтам, непримиримости, амбициозности («не подходите к нам, мы же духовные, православные,  а вы (они) – миряне, бездуховные»).

Случилась личная трагедия, а мнимо-благочестивая позиция превратила меня в предмет спасения без моего участия. Благими намерениями…. У Достоевского в «Бесах» есть такая характеристика Шатова, которую, думаю, можно отнести и к себе, и к тем, кто пришел в церковь в 90-е, но которых она придавила и задушила в своих объятиях.

«За границей Шатов радикально изменил некоторые из прежних социалистических своих убеждений и перескочил в противоположную крайность. Это было одно из тех идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину уже раздавившем их камнем».

М.В.Нестеров. "Философы» ( П. А. Флоренский и С. Н. Булгаков). 1917 г.

Да, именно так: в корчах, под раздавившим их камнем церковности. И последнее. Аскетизм, византийское богословие, греческая философия, с которой начинала, а потом укреплялась в школе катехизаторов – провалились. Они забрали сердце, я перестала чувствовать Господа.

И эту внутреннюю трагедию пережить гораздо труднее, чем внешнюю, и вернуться к той искренней вере, с которой начинала жить в христианстве, наверное, уже невозможно. И Тареев М.М. об этом писал и предупреждал:

«Христианская философия, нравственно-субъективная по своему методу и духовно-мистическая по типу религиозной мысли, - духовная философия, философия сердца, - это наша русская религиозная мысль, наш национальный вклад в сокровищницу религиозной идеологии. Мы здесь природно отталкиваемся и от византийского гностицизма и от западного рационализма. Это – наша стихия, в которой раскроется своеобразный русский гений, проявится наше духовное лицо».

Тина Гай

Related posts

• Икона «Преображение Господне»
• Праздник "Введение Богородицы во храм"
• Летопись обращения. Окончание
• Дитрих Бонхёффер: безрелигиозное христианство
• Гедеон. Воин поневоле. Часть 1
• Вирсавия
• Свет миру. Исцеление слепорожденного
• Молчание. Место, где рождается слово
• Святой Григор Нарекаци
• Рождественский вертеп