Однажды она появилась у нас в доме. Маленькая, со сморщенным и черным лицом, сухая, с голубыми, большими и очень выразительными глазами, один из которых был, видимо, слепым или с бельмом; глазами, подернутыми пленкой, как у старых людей.  По имени ее никто не звал, звали просто -  «бабка». Так в моей памяти она и сталась - «бабка».

Бабка до старости была красивой, несмотря на все, что выпало на её долю. Бездомная, когда-то познакомившаяся в Иркутске с моей матерью и приехавшая к ней оттого, что некуда было идти. У нее была дочь, но она потеряла с ней связь. Так, видимо, на роду было написано: быть бездомной.

Сама она была родом из Талицы, что на Урале, были у нее дальние родственники и в Свердловске, но они ее тоже не принимали. Она долго сидела в сталинских лагерях и там приобрела все лагерные привычки. Запойная пьяница, становившаяся в такие дни невыносимой: все ночи напролет разговаривала сама с собой и с каждым, кто с ней заговаривал; много курила, ходила, металась из угла в угол, не могла найти себе места и уснуть от перевозбуждения.

Трезвой была неразговорчивой, но охотно отвечала, когда спрашивали. Глаза у нее были добрые, но заискивающие, глаза несчастного, сломленного жизнью человека. Я с ней ладила. Она звала меня «филозоф», потому что уже тогда (в 9-10 классе) готовилась к поступлению на философский факультет.

Она много рассказывала про колхозы, коллективизацию, колоски, за которые сажали, лагерную жизнь. За что ее посадили, не знаю, было неудобно спрашивать. Когда она была трезвой, много и добросовестно работала. С ее появлением в доме стало тепло, чисто и уютно. Все белье было вовремя постирано (а стирать приходилось руками и на шесть человек), поглажено, разложено, починено, заштопано. В доме теперь всегда было натоплено, сготовлено, прибрано и вымыто. Руки у нее были черные, скрюченные, с разбухшими от артрита суставами, руки много и тяжело работавшие.

Потом, когда сестра родила, она стала еще и нянькой. В общем, была она и прачкой, и уборщицей, и стряпухой, и нянькой. Так раньше выполняли подённую работу. За кусок хлеба и стакан водки, тепло и дом, пусть чужой, она соглашалась.

Когда я родила и лежала в родильном доме, она приходила и передавала гостинец из подаяния, которое получала, сидя на церковной паперти. Догадавшись, откуда конфеты, я не брала их.

Последний раз видела ее в школьной кочегарке, куда её выгнала моя мать, когда она стала не нужна. К тому времени все мы, четыре сестры, от матери уехали, и терпеть ее стало невыносимо. Там она, больная, брошенная, никому не нужная, и скончалась.

Для меня она осталась воплощением искалеченного лагерной жизнью человека, не способного адаптироваться к нормальной жизни. У нее не было ни имени, ни детей, ни родных, ни семьи, ни дома. Она была глубоко несчастной и одинокой старухой, доживавшей свой век в школьной кочегарке, на грязных черных углях, в темном углу, как брошенная собака.

Но память о ней у меня осталась светлая, она принимала жизнь такой, какой она была, и делала то, что могла в этих невыносимых для нормального человека условиях. Не жалуясь, не плача и никого не укоряя.

Тина Гай.

[youtube http://www.youtube.com/watch?v=3yyH7nI4KR4&hl=ru_RU&version=3&rel=0]

Related posts

• Советское детство-6. Сны о старом доме
• Детская логика
• Советское детство. Магазин, каток, школа...
• Арт-студия «Дети Марии» и не только…
• Картинки детства. Варивода
• Картинки детства. Баня
• Советское детство: Двор
• Мама научила меня...
• Даниил Хармс - детский писатель
• Святочные рассказы