Революция семнадцатого года сегодня тихо ушла в тень: о ней почти не говорят, а если говорят, то больше в черном свете, но в истории России - это одна из самых значительных и одновременно самых трагических страниц. Она расколола нацию на два непримиримых лагеря, один из которых беспощадно уничтожался, другой - строил новую жизнь, но по лекалам, прямо противоположным первым.
Седьмого ноября 1917 года, почти столетие назад, в некогда красный день календаря, случилось событие Вселенского масштаба, как его ни называй: Октябрьским ли переворотом, Великой ли народно-освободительной революцией, величайшей трагедией или революцией грядущего хама.
Как называть событие почти столетней давности, каждый выберет в соответствии со своими политическими пристрастиями и отношением к прошлому. Но я начала писать этот текст вовсе не для того, чтобы оценивать то событие, а чтобы вспомнить Александра Блока, которому в ноябре 2015 исполняется ровно сто тридцать пять (1880).
Гениальный поэт, определивший наравне с и развитие всей русской поэзии не только XX, но и XXI века, в три январских дня 1918 года сотворил нечто невероятно-потрясающее - гениальную мистическую поэму «Двенадцать», равной которой ни тогда не было, ни сейчас нет.
«Двенадцать» - поэма-Апокалипсис, поэма-Чудо, поэма-Пророчество, надиктованная Блоку свыше, как когда-то диктовались озарения библейским пророкам. Это пророчество не только о судьбах России начала XX века, но и о ее судьбе начала века XXI.
Александр Блок фактически оставил свое завещание на все времена: надо принимать все, что исходит от народа, только от лица народа и для народа можно написать нечто гениальное. И свою поэму он воспринимал именно такой – народной: гений не может быть не народным.
Поэт до конца жизни не мог понять, почему и как у него это получилось: почему , а не Антихрист, почему разбойники превратились в апостолов и почему ураган, ветер и снежная буря первых глав в конце поэмы преображаются в ритмически мерный марш, усмиривший бурю.
Поэма «Двенадцать» для самого поэта стала не меньшим потрясением, чем для ее читателей, что тогда, что сейчас. Блок, когда писал, физически ощущал дрожь Земли и шум, идущий изнутри него и обступающий его извне. Читая поэму, невозможно это не почувствовать: она насквозь пронизана этой дрожью.
Но Блок не только услышал шум грядущего землетрясения, он сумел обратить его в музыку стиха: поэт был уверен, что поэтического слова достойно только то, что музыкально. Почувствовав необычность свершившегося, Блок пишет:
«Сегодня я – гений!»
Гениальность поэмы Александр Блок ощущал скорее подсознательно, шестым чувством, потому что понимал, что поэма не принадлежала ему, она была ему надиктована и отказаться от надиктованного Свыше он не мог.
Поэма "Двенадцать" стала точкой невозврата, как для самого поэта, так и для всей русской поэзии. На «Двенадцати» все кончилось и все началось с них. В этот момент Блок перестал быть лирическим поэтом, морщившись каждый раз, когда его просили напечатать или почитать что-нибудь из старого.
А поэму он вообще никогда не читал, даже если его очень об этом просили. Поэт не мог голосом передать то, что фактически ему не принадлежало. Поэма стала завершением и последним аккордом всей творческой жизни Блока, куполом построенного им поэтического храма и одновременно мученическим Крестом, от которого он никогда не отрекался, разве что в горячечном бреду перед самой смертью, когда просил жену сжечь поэму.
"Двенадцать" - не только вершина его поэзии, она - его личный подвиг и поступок. Травля, начавшаяся после публикации «Двенадцати» превратила поэта в глазах буржуазной интеллигенции в изгоя, предателя свободы, демократии и прогресса. От него отвернулись даже те, кто считал Блока своим кумиром, другом и близким знакомым.
Его поняли единицы: , Белый, Мейерхольд, Чуковский, Мандельштам. И всё. Зато в стане врагов оказались Гиппиус, Мережковский, Философов, Волошин, Бунин, Сологуб и вся буржуазия, которую Блок ненавидел всеми фибрами своей души и мечтал о ее смерти. В этом смысле наша революция девяностых стала предательством не только Блока, но и всего, что тогда олицетворяла революция семнадцатого, прежде всего, предательством народа.
Правда, травля поэта началась еще раньше, с пролога к поэме – статьи Александра Блока «Интеллигенция и Революция», которая уже была автокомментарием к еще только писавшейся поэме. После печати «Двенадцати» с ним перестали здороваться и подавать руку, но это уже было неважно: потому что для поэмы наступило бессмертие.
Для Блока же наступила тишина, для русской поэзии – новая жизнь. Выброс энергии, который произошел в те два-три дня января был такой силы, что после него Александр Александрович уже не мог писать так, как прежде, и по-новому - тоже не мог, хотя от него ждали продолжения.
Но, как высказался кто-то из литературоведов, поэма «Двенадцать» - это нулевой километр, которым все закончилось и с которого все началось. Переоценить поэму невозможно. Ее сотни раз разгадывали, комментировали, раскладывали на отдельные элементы, слова и предложения, высвечивали контрасты, на которых поэма построена, перебивы ритмов и фольклоризмы.
Но поэма так и осталась неразгаданной и такой останется всегда, порождая у читателя новые смыслы и интерпретации. Поэма "Двенадцать" не потеряла своей актуальности, хотя с момента ее написания прошло почти столетие. Я не думала, что поэма, которую перечитала всего три дня назад, будет для меня потрясением и шоком.
Я перечитывала ее снова и снова, меня трясло мелкой дрожью внутри, я кожей чувствовала трагедию, которую Блок услышал раньше всех в едва заметных толчках и приближающемся шуме. Еще ничего не случилось: ни сталинизма, ни лагерей, ни философского парохода, ничего из того, что произошло потом, а он уже все знал, в том числе и свою судьбу. И слезы наворачивались сами собой
Блок – поэт пророчески-трагический, он сумел передать этот трагизм в какофонии двенадцати небольших стихотворений. Я не помню, проходили ли мы Блока в школе, сегодня, кажется, проходят, судя по бесчисленным сочинениям и презентациям, выкладываемым школьными учителями и учениками.
Но разве то, что в школе проходят, сравнится с тем, что начинаешь чувствовать только спустя годы. Впрочем поэма каждый раз разворачивается по-новому и под разными углами зрения. Меня в этот раз поразили ритмы, их многообразие, изобилие народных песен, цветовая контрастность (белый, черный, красный), вихри, буря и ветер, присутствующие не только в слове, но и в самой композиции поэмы.
Блок сумел соединить символизм с , Анненского с Хлебниковым, не перепрыгнуть через свой век, а стать мостом между девятнадцатым веком и двадцать первым. Не зря говорят, что современные поэты Блока не жалуют, а блокоблудие, начавшееся тогда, не закончилось и поныне.
Современные поэты так и не научились слушать музыку революции, к чему призывал Александр Блок, когда все только начиналось. А именно это – умение по едва различимым толчкам услышать будущее – и есть самая суть гениальности. Кто-то сказал: талант и ум - из разных групп, тем более - гениальность, которая - ни с тем, ни с другим, она сама по себе.
Тина Гай
Все иллюстрации в тексте к Поэме "Двенадцать" - , взяты .
nadilel (3)
Игорь Гера... (3)
Елена (2)
Lilly (1)
Абрам (1)
Александр (1)
Александр ... (1)
Алексей (1)
Дмитрий (1)
Елена Шипи... (1)
Исус — у старообрядцев, у новообрядцев — Иисус. Правда, не думаю, что Блок погружался во все эти богословские тонкости и поэта — совсем о другом.
Эпиграмма на «Двенадцать» А. Блока
Юрий Поспелов
В белом венчике из роз –
Впереди – Исус Христос.
А. Блок. «Двенадцать». Поэма
Венчик, сделанный из роз,
ботанический курьёз:
не качайте головой,
венчик – орган (половой).
Вот «венец» в ладу с каноном:
возвестил бы он давно нам,
что пред нами – Иисус,
ведь и с именем конфуз.
© Copyright: Юрий Поспелов, 2015
ОТ АВТОРА
Поэма написана в январе 1918 года, когда венценосный монарх – или, если по Блоку, «венчиконосный» («венчикоприкинутый» – поправят отроки) – давно покинул трон, а церковь уже была отделена от государства. Но не от А. А. Блока. Русская православная церковь его крестила. Эта церковь его под венец ставила (ну, если хотите, под «венчик» – но тогда и платье на невесте будет «подвенчиковое»). Она же, РПЦ, его и отпела по своему канону. Отношение поэта к РПЦ однозначным не было; известно, что он не любил т. н. «поповщину», но и на отлучение не напрашивался.
Вообще же Блок был религиозен крайне – вплоть до теоретизирований о сущности Бога на свой мистический манер, так что евангелический символ «венец» мог бы и запомниться – слово впечатляющее: терновый венец страстотерпца, усеянный шипами, нахлобучили на казнимого, чтоб окровянить.
Слово «венчик» как церковный термин в современных А. Блоку словарях присутствовало, но в двух только значениях: 1) лента, полагаемая на чело при погребении, 2) нимб в иконографии (в Интернете доступны эти издания: Словарь Академии наук, 1847; Даль, изданный в 1880-82 и переизданный в 1903-09; Брокгауз и Ефрон, 1892). Ни о каких других «венчиках» в богословском смысле словари не рассуждали.
Если бы ляп только с «венчиком», не стал бы я писать эпиграмму – в конце концов, литераторам не возбраняются вольности-неологизмы. Дело в главном – в начертании имени Христа. Итак, Иисус или Исус – велика ли разница?
До самого конца империи Русская православная церковь была государственным институтом (и даже именовалась «господствующей»); так, законодательство преследовало отошедших от РПЦ старообрядцев – например, запрещая строить храмы и выпускать церковную литературу. И вот: в преследуемых «раскольнических» книгах имя Христа как раз и писалось по-старинному: «Исус». Получается, что Блок позволил себе громогласное кощунство против непреложного установления собственной – новообрядческой – конфессии. Ведь ритуальные различия в разъятом русском православии (напомню, к примеру, о двоеперстном и троеперстном крестных знамениях) были разящим оружием – они, эти различия, в иные времена на костры тащили! Всякий российский христианин знал хотя бы несколько канонических различий между недружественными тогда православными крылами, а уж люди книжной культуры могли бы назвать и десятки таких различий. Блок же как будто специально исказил изначальный, ключевой атрибут официального православия – сакральную орфограмму. Повторюсь, с никонианской верой он никак не ссорился, а ведь есть ещё и семейная духовная традиция, чувства читателей, наконец. Легче и проще было бы прописать имя Христа правильно, – на «автомате», как нынче говорится. Да и размер стиха не пострадал бы, ведь в неторжественной речи священное имя Сына Божьего произносится бегло.
Тут какой-то психологический выверт. Слитость души поэта с божественным образом – настолько, что мелочи, условности, правила теряют смысл? Поэма «Двенадцать» написана молниеносно, но с месяц «отлёживалась» и перечитывалась, автор мог бы обнаружить несуразности в финальном двустишии.
Нам, нынешним, всё это, конечно, малоинтересно – как привыкли читать поэму вот уже почти сто лет, так и продолжим в поколениях. А литературоведы? Раньше думал, что в каких-то узкоспециальных трудах две блоковские описки-оговорки кем-то отмечены и прокомментированы, ведь речь не о «рядовом» произведении поэта, а о вершинном его рубеже, много прибавившему к всемирной славе нашей литературы. Но где уж было мне, журналисту-газетчику, выкраивать время на библиотечные розыски. Появление Интернета многое упростило, только и теперь не могу я ничего найти на эту тему. Может быть, какой-нибудь запылённый академический фолиант просто не отсканирован? (Здесь поправлю себя. «Исус» в поэме был примечен до меня богословом Павлом Флоренским, но он истолковал это как имя Антихриста – разрушителя, возглавившего уличную банду под красным флагом. Ох, не знаю, относить ли такое объяснение к литературоведению…)
В любом случае – решил я – восьмистрочная эпиграммка ничьего права на научное открытие не нарушила бы. Кстати, её опубликовала «Википедия» – см. словарную статью «»Двенадцать» (поэма)»: в разделе обсуждения. Упоминаю об этом потому, что энциклопедический текст, посвящённый поэме, модерируется там на диво взыскательно, – скорее всего, блоковедами по профессии.
Сам не воцерковлен и вовсе не крещённый, но вот прицепился же к деликатнейшей теме! (То ли сказывается образование филолога, то ли многолетняя практика редактирования, но тема не отпускает.) Надеюсь, людей верующих ничем здесь не задел. И да не обидятся на меня поклонники великого поэта – я зачитывался Блоком ещё в седьмом классе и даже перерисовал его фотопортрет, чтоб повесить на стену. Но – увы! – школа преподавала не только литературу, а ещё и ботанику, и истина, как говорится, дороже.
* * *
Да Тина…, я отличаю человека, от толпы…, и интересуюсь только человеком… и не привязываю политические коллизии, патриотизм неизвестно чему?
Мне непонятна оценка значения наций, народностей, этносов — скопом, общей толпой…, которая приобретая общее сознание , начинает крушить все вокруг себя, не исключая самих себя…! Об этом говорит опыт всех революций…
Тина, с двоечниками я общаюсь за рюмкой водки, нормально общаюсь…, с остальными вступаю в диссуссии или дружеские беседы…
Мне казалось, наше общение напоминает дружескую беседу, иногда переходящую в дискуссию…, мне кажется, вас сильно огорчает мое несогласие, вы почему — то сразу сокращаете текст…, но, с согласными вы никогда не сможете выйти на творческий поиск вашей «правды» …
Юра, Вы один это не путаете. Все остальные — путаники и двоечники.
Да, потом… Потом было и то, и это, и еще много чего, что только Блок сумел распознать прежде и раньше всех. Безмерно люблю Блока.
быть вместе с идиотами, которые знают, что погибнут от рук своей собственной челяди… ( усадьбу спалили, не поперхнулись ) — увольте, мне с мазохистами не по пути…, я вообще всем мазохистам предлагаю выбрать здание повыше…, и сигануть с него, ну чтобы не мучаться, но они любят пережовывать свои мучения…, и изливать потом на бумаге…
страдальцы — хреновы!
рано или поздно…, будет каюк — всем…, по крайней мере в нашем теле…, а что будет потом — это будет для других…
Некоторые предпочитают рабство на этой земле, их отпустят из тюрьмы, а они сами себя прикуют обратно…, это просто бездельники…, работать не хотят, а страдать — пожалйста…, для этого же напрягаться не нужно! Сиди в уголке и тихонько сопли вытирай…, и жди когда придет очередной деспот .., и вытрет о него сапоги!!!
Последнее время,я начинаю понимать деспотов и тиранов…, и как у них хватает терпения переносить подобных людей…, их уничтожают, срут на голову, а они знай утираются и скукоживаются в уголок! Поневоле с такими станешь тираном…, другого такие не заслуживают!
Гоголь, Достоевский…, верили в свет…, это они лично вам сказали? Вы плохо читали наших классиков…, все будущее у них в книгах…, то — то Гоголь, да и Достоевский…, чудом избежали психушки…, люди они безусловно — талантливые, но что они пишут о мерзости, окружавшей их !!! Это вам не Томмазо Кампанелла…, с его «Городом Солнца»!
Ну и как пророчества уже свершились…, «русский мир» осветил своим Сонцем все человечество…, народы потянулись за ним в замечательное будущее…
А может, все теже: дураки и дороги, взяточники и казнокрады по — прежнему у власти и по — прежнему трахают этот самый счастливый народ на свете, а их дети не голодают , а старики — под присмотром, а мужчины не умирают от пьянства до 60 — лет…, а старухи не живут в коммуналках…, послевоенных!
И весь мир может быть устремляется за знаниями и технологиями к этим просветленным людям, о чем говорили, по — вашему русские литературные классики !
Литература, мадам, это не жизнь… Может быть замечательная литература и совсем…, никакая жизнь…( равно и наоборот ) а бывает, что то и то совпадает…?
И еще, не олицетворяйте себя и свое окружение с литературой и литерурными русскими гениями, только по тому, что вы находитесь ближе к их могилам!
Гении…, сами по себе…, а мы сами по себе…, их блеск не откладывает отпечаток на наши способности и талант !
Я вот очень люблю и Чехова и Шекспира…, и кажется неплохо их знаю ( в пределах моих скромных возможностей)…, но живу совсем на другом материке…, что не мешает мне считать их своими гениями, равно как и Эдгара По с которым я территориально намного ближе !
Любимый народом герой русской литературы — Обломов, тоже очень любил мечтать на диване… ( некоторые до сих пор мечтают!) но жизнь, как не крути делат Штольцы, они же первых и кормят…
Обломов же может лишь обрюхатить собственную прислужку…, да и то, кажется не без ее помощи…
Вот и все светлое будущее…Прохоровы…, в Куршавелях любят проституток…, а остальной народец пережовывает переживания…, безмолствует…, ну как обычно…
Где вы увидели свет в конце туннеля? Для меня — загадка?
А может я чего — то не понимаю, тогда просветите…!
А Бунин — талантливейший умница, еще в царской России -пушкинскую преми отхватил…, а ваш Блок любимый…, с трудом мог разобраться в своих бабах…, то ли жена ему милей, то ли примадонны из театра…, а в стихах все о » вечно женственной»…, вот вам и разница между жизнью и литературой!
И не путайте пожалуйста хулителей России и хулителей её — деспотов и вельмож !!! Этим самым вы их просто прикрываете собой…, пусть каждый отвечает за себя!
Очень много поэтов приняли революцию, многие потом отвергли, но Блок один из немногих, который ее увидел…
Бунина не люблю, мягко говоря. Объяснять не буду. И понимаю его издевательскую позицию по отношению к Блоку.
А Блок знал, что революционная стихия поглотит и его. И что? Услышать трагический шум революции и спрятаться за границей? Бежать, как таракан и спрятаться за теплой печкой (что и сделали многие)? Но Блок был мужественным человеком и считал, что революция — это Возмездие за прошлое, за все издевательства над народом, за его бесправие перед всеми «господами». И то, что погибнут тысячи в этой кровавой молотилке, он тоже знал. Я процитирую несколько строчек из его статьи «Интеллигенция и революция», чтобы было понятно, о чем думал Блок в связи с революцией, хотя это и христоматийно, но не помешает освежить в памяти, а то многие уже и подзабыли:
«Россия гибнет», «России больше нет», «вечная память России» — слышу я вокруг себя. Но передо мной — Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой. Россия — буря. Демократия приходит «опоясанная бурей», говорит Карлейль. России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и — по-новому — великой.
——————————————
Мы любили эти диссонансы, эти ревы, эти звоны, эти неожиданные переходы… в оркестре. Но, если мы их действительно любили, а не только щекотали свои нервы в модном театральном зале после обеда, — мы должны слушать и любить те же звуки теперь, когда они вылетают из мирового оркестра; и, слушая, понимать, что это — о том же, все о том же.
Музыка ведь не игрушка; а та бестия, которая полагала, что музыка — игрушка, — и веди себя теперь как бестия: дрожи, пресмыкайся, береги свое добро!
Мы, русские, переживаем эпоху, имеющую не много равных себе по величию.
___________________________________________________________________________
Не дело художника — смотреть за тем, как исполняется задуманное, печься о том, исполнится оно или нет. У художника — все бытовое, житейское, быстро сменяющееся — найдет свое выражение потом, когда перегорит в жизни. Те из нас, кто уцелеет, кого не «изомнет с налету вихорь шумный», окажутся властителями неисчислимых духовных сокровищ. Овладеть ими, вероятно, сможет только новый гений, пушкинский Арион; он, «выброшенный волною на берег», будет петь «прежние гимны» и «ризу влажную свою» сушить «на солнце, под скалою».
Дело художника, обязанность художника — видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух».
Что же задумано?
Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью.
Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, в душе народной, разрывают сковывавшие их путы и бросаются бурным потоком, доламывая плотины, обсыпая лишние куски берегов, — это называется революцией. Меньшее, более умеренное, более низменное — называется мятежом, бунтом, переворотом. Но это называется революцией.
Она сродни природе. Горе тем, кто думает найти в революции исполнение только своих мечтаний, как бы высоки и благородны они ни были. Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но — это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот все равно всегда — о великом.
__________________________________________________________________________________
«Мир и братство народов» — вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать.
Русские художники имели достаточно «предчувствий и предвестий» для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия — большой корабль, которому суждено большое плаванье. Они, как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчетливостью, умеренностью, аккуратностью: «все, все, что гибелью грозит», таило для них «неизъяснимы наслажденья» (Пушкин). Чувство неблагополучия, незнание о завтрашнем дне сопровождало их повсюду. Для них, как для народа, в его самых глубоких мечтах, было все или ничего. Они знали, что только о прекрасном стоит думать, хотя «прекрасное трудно», как учил Платон.
Великие художники русские — Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой — погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет. Каждый из них, как весь народ, выносивший их под сердцем, скрежетал зубами во мраке, отчаянье, часто злобе. Но они знали, что рано или поздно все будет по-новому, потому что жизнь прекрасна.
____________________________________________________________________________________
Дальше можно прочитать . Это ответ и всем сегодняшним хулителям России. И я — с Блоком.
Я знала, что Вы все понимаете. Мне кажется, что Блока и сейчас многие осуждают за его поэму, за то, что стал сотрудничать с большевиками.
Я могу только присоединиться к Вашему комментарию: «Тогда это был разлом тектонических плит народа, на языке которого пел, как мог он уберечься от потрясения, что послужило великой силе, что делает скачок в эволюции самосознания целого народа — это больно, очень больно и трагично, но это неизбежно и рано или поздно, это происходит с любым народом и он или исчезает навеки с лица земли, или восстает как птица феникс». Какого было ему чувствовать этот разлом и понимать, что за ним последует. Ведь он упал в эту бездну и тоже это предчувствовал.
Музыка революции…, ну и как закончили все, кто так ею восхитился?!
Сам Блок, ужаснулся и умер…, от того, чему хотел быть предвестником..
Литература и жизнь…, вещи — разные, как показал опыт жизни…, провидцы поэты — попадают под жернова неофитов, приходящих к реальной власти, не из лубочных из книжек…и все кончается трагедией…
Это нормально, поскольку…, одновременно на нашей планете — сосуществуют …, индивидуумы с разным уровнем осознанности…, так, внешне люди, как бы не отличаются ( руки, ноги, голова) а вот сознание — здесь между каждым — пропасть!!!
Но сосуществовать — то необходимо! Вот вам и трагедия…, зато и есть возможность пройти какие — то уроки жизни…
Блок — хороший поэт, но для меня совсем другими стихами…
Как — то Бунин ближе… и стихами и взглядами на мир…
Мятежный дух поэта!… Как он, гений, мог не почувствовать разлом тектонических плит народа, на языке которого пел, как мог он уберечься от потрясения, что послужило великой силе, что делает скачок в эволюции самосознания целого народа — это больно, очень больно и трагично, но это неизбежно и рано или поздно, это происходит с любым народом и он или исчезает навеки с лица земли, или восстает как птица феникс…. да, русские сделали это, остальное — неважно … и Блок это понял, он испил эту чашу, заведомо зная, что она не будет сладкой…