Иннокентий Анненский, Велимир Хлебников и Александр Блок – три имени, которые определили направление развития русской поэзии в XX и XXI веке.

Но если Хлебников и Блок принадлежали уже новой поэзии, то Иннокентий  Анненский, которому первого сентября 2015 года исполняется сто шестьдесят лет  со дня рождения,

соединил в себе прошлую традицию с современной, находясь на границе между классикой и модернизмом, Золотым веком и Серебряным.  Поэтому Михаил Бахтин называл его поэтом вне традиции.

Анненский - очень сложный поэт со сложным языком, поэт для немногих, фактически остающийся непрочитанным до сих пор.  Осложняет понимание его поэзии и то, что у Иннокентия Федоровича  очень много явных и неявных отсылок, цитат и аллюзий из других контекстов.

Все тексты Анненского скроены из чужого слова, но по его собственным лекалам. Его стихи – это диалог между прошлым и настоящем, уходящим в будущее, и диалог между Я и Не-Я. Его поэзия принципиально диалогична.

Не я, и не он, и не ты,
И то же, что я, и не то же:
Так были мы где-то похожи,
Что наши смешались черты.
…

И в мутном круженьи годин
Всё чаще вопрос меня мучит:
Когда наконец нас разлучат,
Каким же я буду один?
(«Двойник», отрывок)

Иннокентий Анненский - поэт мало кому известный при жизни, он боялся любой публичности в этом качестве, точнее, избегал ее. Вся его поэтическая слава – посмертная: в кругу молодых поэтов он быстро стал фигурой легендарной и мифологической, которую почти боготворили.

А в жизни Иннокентий Федорович был очень закрытым человеком, всегда застегнутым на все пуговицы, стремящимся не выделяться, быть как все, что давалось ему не без труда. Он никогда не был вхож в литературные круги, избегал всякого сближения с кем бы то ни было, и даже когда этого хотел, у него это плохо получалось.

Дебютировал поэт в сорок восемь лет единственным прижизненным, изданным на собственные деньги, сборником  «Тихие песни» под псевдонимом Ник. Т-о (Никто). Половину  сборника (сорок три  перевода к пятидесяти трем собственным  стихотворениям) составило приложение с переводами немецких и французских поэтов (Верлена, Рембо, Бодлера, Гейне и др.), продолжающих интонационно и тематически его поэтику и его философию.

«Мухи как мысли»
(Памяти Апухтина)

Я устал от бессонниц и снов,
На глаза мои пряди нависли:
Я хотел бы отравой стихов
Одурманить несносные мысли.

Я хотел бы распутать узлы...
Неужели там только ошибки?
Поздней осенью мухи так злы,
Их холодные крылья так липки.

Мухи-мысли ползут, как во сне,
Вот бумагу покрыли, чернея...
О, как, мертвые, гадки оне...
Разорви их, сожги их скорее.
(Из сборника «Тихие песни»)

Анненский в жизни  был ученым-филологом, специалистом узкого профиля, занимавшийся переводами трагедий Эврипида, писавший статьи и рецензии на филологические темы, преподававший классические языки и литературу античности  в различных учебных заведениях.

Почти двадцать лет  Иннокентий Федорович был директором различных гимназий: в Киеве, в Санкт-Петербурге, в Царском Селе,  закончив свою карьеру в должности государственного инспектора по Петербургскому учебному округу в чине статского советника. Все это  сформировало внешний стиль и рисунок  его поведения, который неизменно отмечали все, кто с ним встречался:

«… он держался очень не просто: словно накрахмаленный. Сан директора гимназии наложил на него свою печать. …Иннокентий Федорович… даже с любимой племянницей, с «Танюшей», держался чопорно и чинно, в духе царскосельской элиты. Со мною он был вежлив, участливо расспрашивал о моих переводах из Уитмена и, очевидно, чтобы сделать приятное Татьяне Александровне, похвалил какую-то мою журнальную статью.  Но никакого сближения не произошло, да я и не смел мечтать о сближении: робел перед ним до безъязычия».

Так вспоминал о нем К.И.Чуковский. А вот воспоминание о поэте М.Волошина:

«Наружность Иннокентия Федоровича гармонировала с   этим   кабинетом,  заставленным  старомодными,  уютными,  но  неудобными креслами,  вынуждавшими  сидеть  прямо.  Прямизна  его  головы  и его плечей поражала.  Нельзя было угадать, что скрывалось за этой напряженной прямизной -  юношеская  бодрость  или преодоленная дряхлость. У него не было смиренной спины   библиотечного   работника;   в   этой   напряженной   и  неподвижной приподнятости скорее угадывались торжественность и начальственность. Голова, вставленная   между   двумя  подпиравшими  щеки  старомодными  воротничками, перетянутыми  широким  черным  пластроном, не двигалась и не поворачивалась.

Нос стоял тоже как-то особенно прямо. Чтобы обернуться, Иннокентий Федорович поворачивался  всем туловищем. Молодые глаза, висячие усы над пухлыми слегка выдвинутыми  губами, прямые по-английски волосы надо лбом и весь барственный тон   речи,   под  шутливостью  и  парадоксальностью  которой  чувствовалась авторитетность,  не  противоречили  этому  впечатлению.  Внешняя  маска была маской   директора  гимназии,  действительного  статского  советника,  члена ученого комитета, но смягченная природным барством и обходительностью».

А.Н.Бенуа. И.Ф.Анненский

И, тем не менее, за этой холодной и чопорной маской директора и статского советника, кавалера ордена Святого Станислава II степени, награжденного несколькими золотыми медалями за филологические труды, жил очень ранимый, больной и тихий человек, часто впадавший в депрессию с мучительными бессонницами.

Эта ночь бесконечна была,
Я не смел, я боялся уснуть:
Два мучительно-черных крыла
Тяжело мне ложились на грудь.

На призывы ж тех крыльев в ответ
Трепетал, замирая, птенец,
И не знал я, придет ли рассвет
Или это уж полный конец...

О, смелее... Кошмар позади,
Его страшное царство прошло;
Вещих птиц на груди и в груди
Отшумело до завтра крыло...
(«Утро», отрывок)

Он был любимцем своих учеников, обожавших его уроки. Анна Ахматова, учившаяся в его гимназии, говорит о нем всегда только в превосходной степени, а Николай Гумилев назвал Анненского последним царскосельским лебедем. Оба поэта  были его учениками не только в прямом, но и в переносном смысле.

А другой  его последователь, Велимир Хлебников, после известия о смерти поэта впал в отчаяние. Только за два месяца до этого он слушал потрясающий доклад Анненского «О поэтических формах современной чувствительности», в котором тот говорил о   необходимости вырабатывать в себе «стыдливость мысли» и  «мудрое недоумение», стыдиться лирического пафоса и лирической откровенности, избегать отвлеченных слов.

Надо уметь не договаривать и «писать так, словно вы не все сказали». Недосказанность, недоконченность, недоумелость -  новый ресурс поэзии, ее неудержимое желание слиться с тем, что несоизмеримо больше поэта.

Мир изменился, утрачена цельность человека и цельность поэзии. Душа современного человека гораздо сложнее, хаотичнее, она требует новых средств и хочет все додумывать сама.

«Не торопитесь объяснять, давать ответы – думайте, думайте – Бога ради думайте. Забудьте о поэтах–царях, пророках. Будьте моллюском в раковине, который видит сон и которому не стыдно, что он ничего не знает о лежащем на нем океане».

То луга ли, скажи, облака ли, вода ль
Околдована желтой луною:
Серебристая гладь, серебристая даль
Надо мной, предо мною, за мною...

Ни о чем не жалеть... Ничего не желать...
Только б маска колдуньи светилась
Да клубком ее сказка катилась
В серебристую даль, на сребристую гладь.
(«На воде»)

Поэзия И.Ф.Анненского ориентируется не на реальность, а на ее художественное восприятие в разных формах и образах из разных культурных пластов - от античности до классики XIX века. Главное место в его поэзии занимала песня,  которая в античности изначально была промежуточной между музыкой жизни и музыкой смерти.

Музыкальность присутствует практически во всех его стихах.  Например, первая часть «Кипарисового ларца»  это фактически сборник трипеснцев, названных автором трилистниками. Здесь явная отсылка  к сборникам песен, которые в православном богослужении известны как «Триоди»: Триодь Постная и Триодь Цветная.

Но любое цитирование, отсылки и даже переводы, несут на себе печать авторской субъективности в соответствии с его непреложным принципом: чтение вообще, а тем более чтение поэта, это всегда творчество.

В единое целое творчество Иннокентия Федоровича сводит его отношение к Слову: кроме слова для него, филолога и поэта, ничего не существует. Мир – это Слово о нем, без Слова нет реальности. И второе, что объединяет его творчество, это трагически-траурная интонация, в которую окрашивается судьба любого поэта и творца, потому что ему уготована судьба вечных искателей  идеала, манящего, но недостижимого...

Среди миров в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что  я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
(«Среди миров»)

Тина Гай