Передо мной две азбуки – Елизаветы Меркурьевны Бём и Александра Николаевича Бенуа. Их разделяет всего десять лет. Первой в 2014 году исполнилось сто лет с момента издания, второй – 110. Но как же они далеки друг от друга! Как будто созданы в совершенно разных эпохах, между которыми - века и десятилетия.

Азбука Елизаветы Бём принадлежит  семнадцатому веку, когда Московская Русь уходила, а новая – Петровская Россия - только зарождалась. Но разрыв между Москвой и Петербургом, ставший для истории русской художественной школы определяющим и трагическим, будто и не замечен художником.

Азбука Александра Бенуа создана в двадцатом веке, когда Россия наконец-то нащупала свой собственный стиль, свои национальные корни, свое настоящее, а не псевдо-русское, когда появилась  Жар-птица Елены Поленовой и сказочный мир Виктора Васнецова, когда оставалось только продолжать найденное.

Бём и Бенуа далеки не по стилю,  а по духу и мировоззрению, в полной мере отразившие жизнь каждого из создателей. Азбука Елизаветы Бём – вся в прошлом, Азбука Александра Бенуа – вся в будущем. Первая – вычурна и слащава, вторая – пахнет настоящей сказкой и детством, в которые хочется возвращаться снова и снова.

Казалось бы, мне должна больше нравиться русская старина времен Алексея Михайловича, по Буквице которого создавала Азбуку Елизавета Бём, но в ней столько нарочитого, псевдо- народного и формально-музейного, что не веришь ни в искренность автора, ни в ее любовь к народной жизни, ни ее изображениям.

Оживить мертвеца не удалось. Азбука знаменитого и популярного в то время автора множества рождественских и пасхальных открыток с милыми детскими мордашками, сегодня восхищающие многих любителей чистеньких мальчиков и девочек, считается самым неудачным произведением Елизаветы Бём.

И хотя  ее Азбука в прошлом году переиздана усилиями украинских издателей, но годится она не для ребенка, изучающего русский алфавит, а скорее для коллекционеров-любителей русской старины и церковно-приходских школ.

Азбука Александра Бенуа сегодня тоже переиздана, но она не потеряла ни свежести, ни искренности, ни художественной ценности, несмотря на то, что благополучный дворянский мир  с его дачной жизнью, богатыми детскими игрушками, сказками братьев Гримм и Андерсена тоже давно канул в Лету.

Но к его Азбуке хочется возвращаться снова и снова, на каждой странице с каждой новой буквой разыгрывается новый мини-спектакль со своими декорациями, волшебным, немного страшным и мрачным,  сказочным миром, с ароматом чуда, детского восторга и счастья.

Чтобы понять, откуда возник  разрыв в восприятии мира, почему два художника, живших в одно время, оказались разведенными по эпохам и стилям; почему Александр Бенуа, тонкий знаток всего настоящего, написавший замечательную историю русского художественного искусства, даже не упоминает Елизавету Бём, но упоминает ее соперницу – Елену Поленову, тоже трудившуюся на ниве русского стиля, надо углубиться в мир детства каждого, в историю их семейных родов и тогда многое станет понятным.

Сопоставление, кроме всего прочего, дает возможность увидеть многие параллели  с нашим временем, в котором угадываются черты мира Елизаветы Меркурьевны Бём гораздо сильнее (иначе бы она не имела столько поклонников сегодня), чем мира Александра Николаевича Бенуа. Так мне, по крайней мере, кажется.

Род Елизаветы Меркурьевны Бём ведет отсчет от шестнадцатого века, от Ивана Грозного. Все в ее роду были государственными или военными служащими, а проще говоря – чиновниками, которым за государственные и военные заслуги даровались земельные угодья вместе с крепостными крестьянами. Другими словами, все они были помещиками.

Проведя детство в барской усадьбе своего отца, устроенной по военному принципу в  стиле бидермейера с его бесконечными шкафчиками, комодами, диванами и стульями обывательско-простодушного быта отставного военного, Елизавета Бём впитала в себя дух этого мира и на протяжении всей своей длительной  творческой деятельности была ему верна.

Девочки, мальчики, ряженные в деревенские лапти и тулупы, природа, кошечки, собачки – это и было предметом ее изображений, по поводу которого В.В.Стасов писал:

«Г-жа Бем просто неистощима в своих иллюстрациях крестьянского и барского детского мира: у нее всякий раз пропасть нового – поз, движений, детских радостей, печалей, испугов, торжества, сердитостей,  наивностей и любовей, и почти везде верными товарищами и друзьями детей являются милые собачки и котята, с бесконечно разнообразными позами, грацией, шалостями и капризами».

Ее силуэты, а позднее Рождественские и Пасхальные открытки, очень нравились обывателям – мещанам, простым людям, зажиточным городским дворянам и рабочим. Их коллекционировали даже в царской семье.

Рассказывают, что когда в типографии печатались силуэты Бём на сказку «Репка», рабочие умилялись, глядя на них, а когда ее рисунки выставлялись в окнах витрин магазинов, то около них собирались толпы извозчиков, от души смеявшимися над забавными силуэтами.

Открытки Бём  очень нравилось известному барину - «народнику» Льву Николаевичу Толстому, любившему рядиться в мужика, но никогда им не бывшим - ни по сути, ни по мировоззрению. Но замечательно, что заочно познакомившись с рисунками Елизаветы Бём, он пригласил ее сотрудничать в редакции «Посредник».

Бём и Толстой были одной крови, и не случайно помещик Толстой стал идеологом народного искусства, утверждавшего, что искусство должно быть понятным всем: и простым людям, и интеллигенции. То, что народ не понимал, отбраковывалось по определению.

Популярность Елизаветы Бём особенно возросла после серии ее открытых писем к Рождественским праздникам в 1898 году, изготовленным по заказу сестер Общины святой Евгении. Открытки начали печатать сразу несколько коммерческих организаций.

Открытки с Новым годом: слева - немецкая в стиле бидермейера, справа - открытка Елизаветы Бём

К столетнему юбилею со дня рождения Пушкина в 1899 году художница создает серию портретов из «Евгения Онегина», в том числе и портрет Татьяны Лариной, которая у нее превращается в красивую гламурную головку, лишенной пушкинского психологизма и глубины.

Поверхностность, отсутствие внутреннего драматизма и социальности, внешняя красивость, чистота и ухоженность ее героев – отличительная черта всего, что создает Елизавета Меркурьевна Бём.  Ее стиль – бидермейер, заменивший русский лубок. Стиль,  возникший в Германии во времена застоя и политической неустойчивости страны.

Неуверенность в завтрашнем дне, политическая реакция, тревожность и меланхолия, связанные с внешним положением страны, задавали вектор в личной жизни – бегство от  реальности в свой домашний мир, в семейную жизнь, в круг своих друзей, в быт и маленькие семейные радости.

Все это знакомо сегодня большинству россиян, достаточно только посмотреть на страницы фейсбуков, заполненные кошечками, собачками, гламурными худеющими девушками и молодящимися бабушками, видами природы, интерьерами квартир, проповедью счастья и радостей жизни.

Этого хватит, чтобы понять, почему интерес к открыткам Елизаветы Меркурьевны Бём так вдруг оживился. Сходство стиля бидермейера со стилем художницы будет очевидным, если поместить рядом две открытки, выполненные Елизаветой Меркурьевной и немецким автором.

Для стиля бидермейера, в котором работала Бём, характерны идеализм, романтизм, бегство от жизни, интимность и сентиментализм. Это стиль мещан и городских бюргеров, который в России олицетворял стиль Пушкинских времен, вновь к нам вернувшийся уже на новом историческом витке.  Это провинциальный стиль, стиль семейства Лариных из «Евгения Онегина», глава которого, как известно,  был отставным военным чиновником.

Маленькие люди провинции, выращивающие и поливающие свои цветочки, расписной фарфор и стекло, характерные для старого доброго времени, всевозможные мелкие безделушки, с которыми связаны воспоминания, стали вдруг популярными. Широко распространилась мода на  стиль бидермейера и в мебели. И я, к своему большому  удивлению, обнаружила, что стиль моего дома подсознательно формировался именно в таком ключе.

Интимность, камерность, сознательная ограниченность своего мира, практичность, заставленность мебелью, комфорт и уют, большое количество настенных картин, безделушек, сувениров, сентиментальность и поэтизация обстановки, выстраданной и облюбованной, желтые, коричневые и бардовые цвета – все это в моем стиле, и как оказалось в стиле бидермейера. Так неожиданно узнаешь про себя много чего нового.

В начале прошлого века это считалось признаком пошлого мещанского стиля людей с небольшим достатком, стремящихся к практичности. Этому стилю тогда отдавала предпочтение нарождающаяся мелкая буржуазия, которая сегодня у нас называется средним классом. Увы, большинство моих соотечественников живет и в начале XXI века  в таком мире, и усиленно стремится к нему.

Но вернемся к Елизавете Меркурьевне Бём. Считается, что она работала в русском стиле, но это только внешний антураж, имеющий мало отношения к русскому. Русскую старину она действительно любила и коллекционировала различные свистульки,  кокошники, лапти, ковшички и прочую утварь, но древнерусский орнамент и надписи на открытках и в Азбуке делала не она, а ее знакомые - сестры Шнейдер.

Лоск русского стиля скрывает истинный смысл ее стиля – сентиментализм. Елизавета Меркурьевна хорошо знала, что  детские образы и образы животных, как в рекламе, действуют наиболее сильно и прежде всего на эмоциональную сферу, вызывая умиление до слез. Это был во многом сознательный прием, которым художница пользовалась, зная, как воздействуют на психологию взрослого человека эти «взрослые детки» и животные.

Альбомы с открытками художницы стали непременным атрибутом в домах зажиточной публики, заменив собою альбомы со стихами визитеров пушкинских времен. Аналогом этих открыток в наших домах стали фотографии с видами заграничных поездок, с таким упоением выкладываемые в соцсетях.

Это всё предметы личного мира, которыми люди эпохи бидермейера дорожат гораздо сильнее, чем внешним социальным окружением. Он позволяет забыть страшный мир с его войнами, конфликтами, кровавой резней и нестабильностью.

Мир старинных русских пословиц и поговорок, мир доброй старины, в который Бём помещает своих маленьких героев,  только по видимости  взрослых, но остающихся детьми, имитирующими взрослый мир.

И взрослые, убегая в свое личное пространство, искусно  имитируют свой мир, оставаясь инфантильными детьми, прячась в  уютный и непоколебимый семейный быт. То ли взрослые дети, то ли дети в образе взрослых… Поди разберись. Но такая бутафория оказалась работающей и популярность Елизаветы Бём зашкаливала.

Ее русский стиль и имитация старины привлекали не меньше, чем ее детские лица. Любителей православия,  почитателей сентиментализма и русской старины особенно много  в буржуазной среде. Это замечено давно. Россия и сегодня все та же: наиболее набожными (по видимости) являются предприниматели и чиновники.

Невероятный  успех творчества Елизаветы Бём вызвал шквал подражаний ее рисункам  и открыткам. Особенно сильными они стали в годы Первой мировой, до начала которой художница не дожила всего нескольких месяцев. Патриотизм русского стиля вызывал в солдатах подъем духа, а умильные детские лица делали ужасы войны мягче. Война тоже становилась почти детской, игрушечной, не реальной.

Открытки  Елизаветы Бём - это во многом визуализация состояния сознания русского общества не только начала XX века, но и XXI. Ее творчество оказалось взлетом духовного настроения целой эпохи нарождающегося капитализма, и тогда, и сейчас.

(Продолжение здесь)

Тина Гай

Related posts

• Анна Силивончик
• Советское детство. Магазин, каток, школа...
• Детская тема в русской живописи: Серов и Серебрякова
• Дети пишут
• Елена Благинина. Голоса Серебряного века
• Картинки детства. Братство
• Советское детство. Школа
• Картинки детства. Берег левый, берег правый
• Советское детство: Двор
• Картинки детства. И последние будут первыми...