(Часть 1,  2)  Шарль Бодлер достоин того, чтобы быть первым в списке проклятых поэтов - поэтов рода Каина. Они, проклятые и гонимые,- Эдгар По, Шарль Бодлер, Стефан Малларме, Артюр Рембо, Лотреамон, Вийон (список можно продолжать),

шли с открытым забралом против мелкобуржуазного искусственного рая, его добропорядочности, комфорта, морали, первыми принявшие на себя удар пошлости, невежества и фарисейства.

Шарль Бодлер, которого многие называют  слабым, несчастным, инфантильным, а наиболее злобные – сатанинской натурой, не боялся страданий. Он был воином, считая, что на свете есть лишь три существа, достойные уважения: священник, воин, поэт. И он был единством этих трех ипостасей.

Поэт считал, что истинного, а не искусственного блаженства заслуживает только тот, у кого счастье, как его понимают смертные, не вызывает ничего кроме тошноты (дневник «Мое обнаженное сердце»).

Еще святые говорили, что без страдания, нет святости, только страдания даруют святость. «Быть великим человеком и святым для самого себя — вот то единственное, что важно», - словно вторил им Бодлер.

Сегодня мы являемся свидетелями того, как уже в нашем мелкобуржуазном обществе «позитивщики» становятся героями нашего времени, а страдания изгоняются из жизни также как и тогда, двести лет назад.

Бодлер добровольно избрал монашество, хоть и считал себя скверным монахом. Он отказался от путешествий за границу, предпочитая путешествовать по Парижу, в котором сменил более 40 квартир. Он знал, что в его мире страдание – не противоположность счастью, и тем более - не горе:

Страданье – путь один в обитель славы вечной,
Туда, где адских ков, земных скорбей конец;
Из всех веков и царств Вселенной бесконечной
Я для себя сплету мистический венец!

Бодлер добровольно пошел на распятие и позор, хотя некоторые считают, что в суде он не выступил открыто против гонителей, проявив малодушие, оправдываясь, что искусство сродни актерству и нельзя судить актера за преступление, совершаемое персонажами, которых он играет.

У него была своя мечта, он знал, что призван создать "из зрелища своей юдоли безобразной, творение и клад мечты":

И будет он сплетен из чистого сиянья
Святого очага, горящего в веках,
И смертных всех очей неверное мерцанье
Померкнет перед ним, как отблеск в зеркалах!

Бодлер был инаковым, юродивым, обладавшим даром провидения; юродивым там, где между людьми есть только форма; юродивым там, где неудачник, пьяница и юродивый – синонимы проклятия; юродивым там, где им  нет места.

Парадоксальностью юродства пропитаны все стихи поэта. Абсурдные, антиномичные, соединяющие несоединимое, полные таинственности и мистики, в которых движутся зародыши суеверия, завораживающие и притягивающие необычностью, но в то же время живые, дышащие реальностью и ее красотой.

Бодлер – певец мудрости, целостности, единства реальности, которая замыкается только в вечернем часе. Только в вечернем свете видны все следы прожитого: детства, юности, молодости, но и старости, умирания и разложения. Жизни без смерти не бывает и только смерть венчает жизнь.

Шарль Бодлер - философ, а не просто поэт, своей поэзией он утверждает: чтобы жить, нужно пройти через смерть. Смерть такая же реальность, как и жизнь. Поэтому он изображал красоту надорванного жизнью человека, грязного, умирающего, но живого.

Только такой человек, в своей конечности, смертности и греховности, может открывать глубину сущего, только таким он может быть спасен. Истинно бессмертным может быть только преходящее и смертное.

Бодлер очень любил Рембрандта, он чувствовал в нем единомышленника, писавшего живых людей, страдающих и пропитанных жизнью, а не искусственных и выхолощенных от  нее.

Поэт так точно и образно описывал живую реальность, что это вызывало отторжение у тех, кто не хотел признавать, что за рассветом и дневным светом всегда наступают сумерки и смерть, словно человеческое несогласие с этим фактом может что-то изменить в круговороте жизни и смерти.

Так, стихотворение «Падаль», вызвавшее острую критику в адрес поэта, на мой взгляд наиболее полно отражает эту философию Бодлера. Стихотворение передает скоротечность жизни, ее стремление к конечности,  всегда заканчивающуюся тлением и в этом ее красота, привлекательность и ее спасение. Жизнь торжествует в смерти, а не в заоблачных мечтах. Божественное и сакральное - на земле, здесь и сейчас.

Я уж не говорю о том сомнамбулическим ритме, который убаюкивает и почти вводит в транс.

 XXIX. ПАДАЛЬ

Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.

И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.

Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.

То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.

Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты - навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.

Но больше всего мне нравится стихотворение «Маленькие старушки». Оно, пожалуй, еще в больше степени выражает философию Бодлера. Но главное – оно проникнуто такой любовью, нежностью и добротой к старушкам-вдовам, приближающимся к концу жизни наполненными и готовыми сойти в мир иной, что понимаешь, у старости есть своя красота.

Только за одно это стихотворение Бодлеру можно поставить памятник. Стихотворение очень длинное, но я все-таки приведу его полностью.

МАЛЕНЬКИЕ СТАРУШКИ
Посвящено   Виктору Гюго
I
В изгибах сумрачных старинных городов,
Где самый ужас, все полно очарованья,
Часами целыми подстерегать готов
Я эти странные, но милые созданья!

Уродцы слабые со сгорбленной спиной
И сморщенным лицом, когда-то Эпонимам,
Лаисам и они равнялись красотой...
Полюбим их теперь! Под ветхим кринолином

И рваной юбкою от холода дрожа,
На каждый экипаж косясь пугливым взором,
Ползут они, в руках заботливо держа
Заветный ридикюль с поблекнувшим узором.

Неровною рысцой беспомощно трусят,
Подобно раненым волочатся животным;
Как куклы с фокусом, прохожего смешат,
Выделывая па движеньем безотчетным...

Меж тем глаза у них буравчиков острей
Как в ночи лунные с водою ямы, светят:
Прелестные глаза неопытных детей,
Смеющихся всему, что яркого заметят!

Вас поражал размер и схожий вид гробов
Старушек и детей? Как много благородства,
Какую тонкую к изящному любовь
Художник мрачный - Смерть вложила в это сходство!

Наткнувшись иногда на немощный фантом,
Плетущийся в толпе по набережной Сены,
Невольно каждый раз я думаю о том -
Как эти хрупкие, расстроенные члены

Сумеет гробовщик в свой ящик уложить...
И часто мнится мне, что это еле-еле
Живое существо, наскучившее жить,
Бредет, не торопясь, к вторичной колыбели...

Рекой горючих слез, потоком без конца
Прорыты ваших глаз бездонные колодцы,
И прелесть тайную, о милые уродцы,
Находят в них бедой вскормленные сердца!

Но я... Я в них влюблен! - Мне вас до боли жалко,
Садов ли Тиволи вы легкий мотылек,
Фраскати ль старого влюбленная весталка
Иль жрица Талии, чье имя знал раек.

II
Ах! многие из вас, на дне самой печали
Умея находить благоуханный мед,
На крыльях подвига, как боги, достигали
Смиренною душой заоблачных высот!

Одних родимый край поверг в пучину горя,
Других свирепый муж скорбями удручил,
А третьим сердце сын-чудовище разбил, -
И слезы всех, увы, составили бы море!

III
Как наблюдать любил я за одной из вас!
В часы, когда заря вечерняя алела
На небе, точно кровь из ран живых сочась,
В укромном уголку она одна сидела

И чутко слушала богатый медью гром
Военной музыки, который наполняет
По вечерам сады и боевым огнем
Уснувшие сердца сограждан зажигает.

Она еще пряма, бодра на вид была
И жадно песнь войны суровую вдыхала:
Глаз расширялся вдруг порой, как у орла,
Чело из мрамора, казалось, лавров ждало...

IV
Так вы проходите через хаос столиц
Без слова жалобы на гнет судьбы неправой,
Толпой забытою святых или блудниц,
Которых имена когда-то были славой!

Теперь в людской толпе никто не узнает
В вас граций старины, терявших счет победам;
Прохожий пьяница к вам с лаской пристает
Насмешливой, гамэн за вами скачет следом.

Стыдясь самих себя, вы бродите вдоль стен,
Пугливы, скорчены, бледны, как привиденья,
Еще при жизни - прах, полуостывший тлен,
Давно созревший уж для вечного нетленья!

Но я, мечтатель, - я, привыкший каждый ваш
Неверный шаг следить тревожными очами,
Неведомый вам друг и добровольный страж, -
Я, как отец детьми, тайком любуюсь вами...

Я вижу вновь рассвет погибших ваших дней,
Неопытных страстей неясные волненья;
Чрез вашу чистоту сам становлюсь светлей,
Прощаю и люблю все ваши заблужденья!

Развалины! Мой мир! Свое прости вам вслед
Торжественно я шлю при каждом расставанье.
О, Евы бедные восьмидесяти лет,
Увидите ль зари вы завтрашней сиянье?..

Тина Гай

Related posts

• Джон Донн. Алхимия болезни. Часть 3
• Блёз Паскаль. Не будем искать уверенности и прочности
• Рене Генон. Рыцарь Традиции
• Учитель и ученица
• Бенедикт Спиноза: смерть и бессмертие. Окончание
• Чжуан-цзы: "То" и "Это"
• Дитрих Бонхёффер: безрелигиозное христианство
• Антонен Арто: Мысли и афоризмы
• Казимир Малевич. Конец русского авангарда
• Пифагор: легенды и притчи