П.Зальцман. Пять голов. 1929-1930 (17-18 лет) - Посох и жизнь как дорога

В последнее время начинают печатать поэтов, живших как бы в двух измерениях: тайно и для себя - в литературной поэтической  традиции Серебряного века,  явно и для других – наукой, как Андрей Николев,  фантастикой  как Геннадий Гор или киноискусством  как Павел Зальцман

Это удивительно еще и потому, что почти все,  кто не вписывался в советскую культуру, эмигрировали, составив русское зарубежье, а кто не уехал, в своем большинстве были вырезаны и вытравлены новой властью.

Но некоторым из оставшихся все-таки посчастливилось выжить, и выстоять, не сломавшись. Они ушли в подполье, во внутреннюю эмиграцию, внешне приспособившись к  власти и советской культуре.

Но те и другие, уехавшие и оставшиеся, лишились, в общем-то одного и того же – воздуха, рождавшего новые идеи, которые наиболее чуткие и талантливые улавливали и воплощали в гениальных стихах, прозе, картинах, театральных постановках и музыке.

Внешняя эмиграция  давала возможность выжить и творить, но, как правило,  без прежнего новаторского импульса и блеска. Внутренняя -  практически не оставляла шансов  выжить в прежнем качестве,  требовала другого -  внутренней стойкости и внешнего прикрытия: наукой, кино, функционированием  в творческих союзах в качестве начальства - любой маски, за которой можно было скрыться от системы.

Но  те и другие  были всего лишь осколками разгромленного и уничтоженного  Серебряного века, и ни тем, ни другим хорошо не было, потому что они лишь доживали свой век и свое время. Хуже пришлось  поколению, родившемуся  в первые десять-пятнадцать лет  двадцатого века. Они только начинали жить, а им уже пришлось выбирать.

П.Зальцман. "Ленинград". 1940. Лица ленинградской русской интеллигенции, уничтоженной в первые годы советской власти.

Это народившееся поколение оказалось на границе между двумя мирами и двумя веками – родители еще в прошлом, а страна – уже в будущем и потому оно могло культурно сформироваться, в зависимости от окружения, так или иначе. И получалось, что дети, культурно сформированные в духе русской дворянской культуры, оказывались вне времени и вне своего  культурного пространства.

В  этом была их трагедия: многие не смогли вписаться в новую культурную парадигму, вынужденные вести почти шизофреническую двойную жизнь. Большинство имевших возможность общаться в кругу Филонова, Татлина, Малевича, Кандинского, Хлебникова,

Маяковского, Хармса, Введенского и Мейерхольда уже не могли жить по-советски и уехать – тоже не получалось. Наверное, поэтому от их подпольной  поэзии (Андрея Николаева, Павла Зальцамана, Геннадия Гора) волосы  дыбом и мурашки по коже, потому что она - настоящая.

Когда вас одолеет боль,
Друзья мои, берите соль
И сыпьте соль на рану
По чайной ложке через час —
Я это пробовал не раз
И вряд ли перестану
(П.Зальцман, 1948)

П.Зальцман. Маски. 1984.

О каждом из этих поэтов расскажу, но начну  с Павла Зальцмана, знакомство с которым лично у меня случилось после прочтения романа «Щенки», впервые опубликованном в 2014 году и ставшим событием в литературной жизни России, хотя роман, начатый еще в 1932 году, так и остался не законченным.

Начав читать, я была шокировна, прежде всего, языком, ничего общего с привычным советским не имеющим. От текста  сразу повеяло Хармсом и двадцатыми годами, но об этом - чуть позднее,  а сегодня о Павле Зальцмане-художнике. Самое главное скажу сразу: он был учеником Павла Филонова, который не только привил ему вкус и поставил руку, но и преподнёс главный урок жизни: всегда быть  верным  себе, быть стойким, особенно когда твоя конструкция жизни и творчества выпадет из общей.

Зальцман всю свою жизнь был верен этому завету своего Учителя:  в сорок лет, уже получив изрядный опыт самостояния и выживания в невыносимых условиях нищеты, голода, холода,  блокадной жизни, в отсутствии жилья и хронического безденежья  в своей шуточной анкете художник  пишет: «Фамилия, имя, отчество. / Профессия — одиночество». Всю жизнь он считал себя и чувствовал осколком того, «филоновско-хармсовского», времени.

Павел Зальцман. Белые квадраты. 1960

Павел Зальцман был типичным представителем переходного поколения: отец – офицер царской армии, немецко-шведских кровей, дослужившийся до дворянства. Мать – еврейка, принявшая православие перед венчанием. В семье было еще двое старших детей - девочек, которые еще до революции вышли замуж и уехали из России после революции в Париж. Павел родился поздно, когда отцу исполнилось сорок три, а матери – почти сорок.

Отец был очень образованным, писал любительские стихи, увлекался рисованием, и любовь к тому и другому  передалась  сыну. Отец вместе с полком и семьей перебрался в Одессу, где семья оставалась до семнадцатого года. После революции они долго скитались, переезжая с места на место, пока в 1925 году не осели в Ленинграде.

Здесь они поселились  в полуподвальной комнате и жили в нищете на зарплату сына, в семнадцать лет ставшего  единственным кормильцем. В шестнадцать лет мать привела сына в киностудию, где он начал работать декоратором, да так и оставался в кино, дослужившись до главного художника казахской киностудии и заслуженного деятеля искусств, получив, наконец,  к  пятидесяти годам квартиру в Алма-Ате.

П.Зальцман. Покинутый город. 1970

Первая персональная выставка Павла Зальцмана была приурочена к его шестидесятилетию, а по-настоящему серьезно и много о нем стали говорить только в последнее десятилетие. В общем-то, можно сказать, что это художник недооцененный.

С точки зрения успехов и регалий, все сложилось вроде бы не так уж и плохо, если не знать внутренних перипетий, переживаний и историй выживания в невыносимо-жутких условиях. Вызовы в НКВД, отстранение от работы в киностудии почти на десять лет во время борьбы с космополитизмом из-за еврейских корней,

бесконечные мытарства по углам, гостиницам и общежитиям, невозможность  получить высшее образование из-за дворянского происхождения и вынужденный обман кадровиков институтов, где он преподавал искусствоведение и историю искусств, на что без диплома не имел права, чудо выздоровления от брюшного тифа и так далее.

П.Зальцман. Приходится быть смелым (Идущие через ночь). 1951

И только зная все это, можно понять его странные бессюжетные картины и черно-белую графику с неподвижно-сосредоточенными лицами, вглядывающимися в неизвестность  поверх голов зрителя, с пустыми городами, никуда не ведущими лестницами и  очень странными названиями: «Приходится быть смелым (Идущие через ночь)», «Покинутый город», «Прыжки в круге», «Белые квадраты», «Опыты», «Маски» …

Его живопись требует интеллектуальной подготовки, размышлений потому он так всегда  боялся  персональных выставок, т.к.  многие его работы, плотно заполненные странными лицами и фигурами, непонятны, они не могут их увязать с тем, что видят на улицах и вокруг себя. Павел Зальцман пишет вовсе не город в обычном его понимании, даже если в названии работы стоит это слово.

В его городах нет живых людей, они пусты или разрушены, в них живет  страх, а не люди. Зальцман пишет СТРАХ, сопровождавший его всю жизнь и от которого он так и не смог избавиться. Страх – это сущность советской системы, державшейся  на страхе,  и насквозь  им пропитанная.

П.Зальцман. Иное (Чужой город). 1970

Люди здесь носят маски, через которые невозможно увидеть живого человека, они актерствуют. Поэтому человек подобен каменному изваянию, застывшему в неподвижной позе, пустому зданию с пустыми окнами-глазницами. Люди выходят на улицу - в магазин, на прогулку или на праздник, но даже на праздничной серии Зальцмана их лица остаются каменными, без единой улыбки.

Человек без маски в этом мире беззащитен, и если в его работах  встречается обнаженная натура, то она только подчеркивает  беззащитность на фоне каменных фигур.  Одежда, маска, шутовской колпак – какая-никакая, но  защита. Человек в мире Зальцмана одинок и лишен опоры, фигуры его героев чаще всего срезаны и максимально приближены к краю.

С одной стороны, за этим стоит активное стремление людей, как бы ни было трудно, идти вперед (если вокруг ночь, то  приходится быть смелым), а с другой - опорой себе можешь быть только ты сам. Поздний Зальцман - это философский текст, развернутый как кинопленка с  многозначными смыслами и размышлениями: о жизни, месте человека в мире,  трагических коллизиях XX века, страны и личной судьбе человека.

П.Зальцман. Прыжки в круге. 1962

В них уже не столько советская реальность, сколько философские размышления о жизни вообще, страхе перед ней, о существовании человека во враждебном ему мире и его духовной силе, способной  сопротивляться судьбе, времени и побеждать.

Тина Гай

Related posts

• Хаим Сутин. Счастливчик
• Париж-8. Музей Пикассо. Часть 2
• Береги ее
• Иконописец
• Мартирос Сарьян: поэт красок
• Сезанн. Моисей современного искусства. Часть 3
• Константин Сомов. Книга-праздник
• Василий Кандинский. В поисках духовности
• Париж-8. Музей Пикассо. Часть 3
• Анна Силивончик